выдавая собственные страсти и заблуждения за чужие грехи.

Сомнительная похвала для писателя знать многих и славных, но не знать самого себя ».

Это очень интересный текст, – заметим мы от себя. Ведь, действительно, каждый пишет «в меру своего понимания», или непонимания. Хотя, что такое эта самая «мера», и что здесь «понимание», и чем они отличаются друг от друга, определить очень трудно. Иногда для писателя и его текста т.н. «непонимание» делает много больше, чем «понимание».

Обращаясь к 22-х летнему начинающему литератору Достоевскому и высказывая свое мнение о только что прочитанных им «Бедных людях», Белинский пламенно и с горящими глазами восклицает:

« – Да вы    п о н и м а е т е    (Л.Д.С-Н) ль сами-то – повторял он мне несколько раз и    в с к р и к и в а я    по своему обыкновению, – понимаете ли вы, – вскрикивание! – что это вы такое написали!

Он, – пишет Достоевский в своих воспоминаниях, –    в с к р и к и в а л    всегда, когда говорил в сильном чувстве.

– Вы только непосредственным чутьём, как художник, это могли написать, но    о с м ы с л и л и    ли вы сами ту всю эту    с т р а ш н у ю    п р а в д у,    на которую вы нам указали?!

Не может быть, чтобы вы в ваши двадцать лет уже это понимали… Это же трагедия! Вы до самой сути дела дотронулись, самое главное разом указали… Вы – Художник, и поэтому вы одной чертой, разом в образе и выставляете самую суть, чтобы ощутить можно было рукой, чтобы самому нерассуждающему читателю стало вдруг всё понятно!

Вот –    т а й н а    х у д о ж е с т в е н н о с т и,    вот – правда в искусстве! Вот – служение художника истине! – бегал он по комнате и кричал, и вскрикивал . . . .»

Так пишет о рецензии Белинского на своё первое произведение Достоевский. А вот, что пишет писатель Иван Иванович Каплев:

«Белинский принял её (рукопись «Бедных людей» – Л.Д.С-Н) не совсем доверчиво. Несколько дней он, кажется, не принимался за неё. … утром же Некрасов застал Белинского уже в восторженном,    л и х о р а д о ч н о м    состоянии…

Нечего говорить, как Белинский обрадовался Некрасову:

– Давайте мне Достоевского! – были первые слова его.

Потом он,    з а д ы х а я с ь,    передал ему свои впечатления, говорил, что «Бедные люди» обнаруживают громадный, великий талант, что автор их пойдёт далее Гоголя!

Он ходил по комнате в безпокойстве, в нетерпении, весь взволнованный и всё кричал, и всё вскрикивал:

– Он пойдёт! Он пойдёт дальше Гоголя! Он пойдёт, этот Достоевский!.. Немедленно дайте его сюда! Немедленно дайте! Немедленно! – бегая по комнате, всё вскрикивал он . . .

Вот, и я, вслед за Белинским, тоже бегаю по комнате и вскрикиваю:

– Немедленно дайте мне этого Донатовича! Он хоть понимает, что он написал?! Нет, ни чер-та он не понимает! Ни чер-та! Да, он пойдёт, этот Симонович. Пойдёт. Он пойдёт дальше Гофмана с Гёте! Пойдёт, пойдёт! Только    к у д а ?   – вот в чём вопрос. Потому что он сам    н е    п о н и м а е т,    что он такое пишет! Вот они – художники! Ничего не понимают, а пишут. Причём, чем меньше понимают, тем лучше пишут, лепят и лепят! Вы думаете, Сервантес понимал что-нибудь, когда, сидя в тюрьме, писал свое безсмертное произведение? Ни черта он не понимал! Да и что тут можно понять – какое-то дикое нагромождение образов, какой-то фантастический, извините за выражение, гротеск. Так и тут: в писаниях Симоновича на «Дракуле». Вроде о Щедрине пишет, и о Братстве Царя-Мученика, а получается какой-то, извините, пожалуйста, «Щелкунчик»! Да, да, именно «Щелкунчик» Гофмана. Тут тебе и Опричный Царь Всея Руси, то бишь Мышиный Король, и его мощная, слепо подчиняющаяся ему армия опричных братчиков, и последующее разделение братства на армию Мышиного Короля, то бишь Игумена Всея Руси, и армию Щелкунчика, т.е. восставшего на отца Игумена его правой руки по братству – упрямого и непокорного Леонида Болотина.

Так тогда и разделились, так и воевали – армия Мышиного Короля, куда, в первую очередь, входили Андрей Хвалин, Михаил Сафонов и бывший спецназовец, а потом милиционер, а ещё позже – главный палач Опричнины, щедринский Малюта по имени Сергей. И с ними ещё человек 10 – 15-ть.

А на другой стороне, под командованием Щелкунчика Леонида Болотина, выступила армия не мышей, а игрушек из шкафа. Тут был и первый щелкунчиковый тайный советник Валерий Архипов, и художник и будущий писатель Вячеслав Дёмин, и честный русский мужик Александр Зеленов, и будущий Глава Священного Синода Царской Православной Церкви, её обер-Прокурор Вадим Петрович Кузнецов, по инициатическому имени «Барсик», и ещё также человек 10 – 15-ть, ибо Великое Монархической Опричное наше братство разделилось тогда, как я уже только что написал, на две армии – на воинство Мышиного Короля и воинство Щелкунчика . . . .

Помнится, в детстве, матушка моя водила меня в детский театр на балет «Щелкунчик». И никогда я не забуду как на сцену под звон литавр и барабанов опричные мыши вывозят большой, под балдахином, трон на колёсах, и на нём, держа в руке знаменитый посох, задумчиво опустив голову, мрачно сидит – чуть было не написал – Игумен Всея Руси Опричный Царь Ио… , то есть Андрей Алексеевич, полный титул которого звучит как Рош Мосох Царь Московский, Опричный Игумен Всея Руси, Великий Князь Ярославский, Любимский, Властелин пределов Железовских и Змеёвских, Старо-Басмановских и Звенигородских, и пр. и пр. и пр. – Последний Русский Царь, который дыханием уст своих, сиречь охотничьим ножом, рекомым финкою – убьёт близ уже при дверех стоящего и ломящегося в них – богомерзкого и богоотметного жидобеса Антихриста, но после свершения, по примеру ветхозаветных пророков и судей Ездры и Иеремии – упасет стадо свое, возлюбленный народ свой Израиля, врученным ему посохом – сиречь жезлом железным, и будет упасать нас, и учить, и казнить, и гнобить, и тогда все мы, наконец-то, поймём, что означают два библейских слова, загадочно звучащие как –

– казнь Египетская . . . .