Предел "Благуша".

Царский Зверинец на Соколиной горе.

Рыцарский замок. Тронный зал.

Овальный стол. Волшебная лампа "Оникс"

30.VI.2014

30 июня 2014-го года

Понедельник. 15:05

"чашечка отца Даниила"

"Новое Русское юродство"

Глава 41

 

Да, стоит только немного расслабиться или увлечься глубиной своих собственных произведений, как лукавый уже за тобой наблюдает, уже ходит мимо твоего стола с вежливой такой улыбочкой молодого официанта восточной и несколько даже, я бы сказал, французской наружности… А ты пишешь, ты ощущаешь себя новым классиком Мировой литературы, этаким Гофманом, разбрызгивающим по желтоватой бумаге кляксы своих безсмертных произведений. Вот и я разбрызгивал и ставил кляксы в самых драматических местах своего повествования. Причём кляксы Эрнста Амадея ведь можно понять, ибо он во время писания своих котов Мурров, очень даже веселился, потому что во время этого писания любил пить пунш, причём отнюдь не в малых количествах. Да и вообще был человек весёлый. А я-то – мне как бы не только не пристало веселиться легкомысленно, но и некую, так сказать, конспирологическую аскезу надо соблюдать. А тут, когда писал об Андрее Щедрине и "Братстве Царя Мученика", унёсся на крыльях воображения и расслабился. И только я, не успев закончить главу о так называемом "Православном" "хлыстовстве" Игумена Всея Руси, попросил счёт и начал собирать рукопись и свои "бренные пожитки", как ко мне вдруг, с этой самой вежливой улыбкой, как-то даже подлетел – будто у него были крылья, этот самый французский официант:

– Можно задать Вам вопрос? – начал он.

– Можно.

– Вот Вы всё время пишите. Что вы пишете? Что-то большое?

– Ну, да, – несколько растерялся я.

– Роман?

– Да, роман, – тут я не смог соврать. Да и зачем. А вдруг это уже меня спрашивают на Суде Божием . . .

– А вот, я смотрю, у Вас на столе всё время книжка лежит. Достоевский. Это "Преступление и наказание" или "Братья Карамазовы"?

– Это "Бесы".

– Даже так!

– Да.

– Вы писатель?

– Ну, да вроде как, не очень уверенно ответил я.

– А Ваши вещи уже выходили? Их можно где-то прочитать?

– Да, нет… Я пока только в Интернете…

– Ну, мы посмотрим, посмотрим! – сказал он, и как-то сразу пропал. Я взял сумки и вышел из кафе, унося с собой какое-то неприятное тревожное чувство.

"Вот, – подумал я, – стоит только начать писать о деяниях Андрея Щедрина и делах вокруг него, как сразу непонятно откуда к тебе подкатывают какие-то особенно вежливые официанты, и вкрадчиво так начинают расспрашивать о том, не роман ли ты пишешь наподобие "Братьев Карамазовых"?"

Да, конечно, – наш тогдашний отец Игумен требовал себе абсолютного подчинения. Он был нам и Царь, и Отец, и Священник, и Жрец, и Вождь. Все сакральные функции сразу, и причём только и исключительно у него одного. Но не только это. Ещё, кроме Царя-Священника, он должен был быть и Пророком и Юродивым одновременно. Причём юродство привлекало его особенно. А как же! Ведь и Иван Грозный, и Распутин – оба были великими русскими юродивыми, а юродство предполагает обязательное ругание мiру, а уж, что касается мiра современного, то уж лучше даже и матом. Ну и насчёт вина и женщин – то же самое. Ведь вино, особенно хороший портвейн, помогает впадать в состояние священного безумия и вести себя дико. Быть как бы пьяницей, но всё это только как бы внешне – внешнее, потому что внутренне – там, в глубинах игуменской души – там горит несказанный "тихий свете", трепещут крыльями серафимы и поют и славословят чистые ангелы и невинные херувимы. Так полагал наш отец Игумен, и такую, вот, теорию о святом русском юродстве часто он проповедовал нам, братчикам Братства Царя-Мученика Николая II-го Александровича. И мы слушали, слушали, а один из нас, наиболее приближенный Опричник даже становился от этих слов отца Игумена какой-то весь всклокоченный и глаза его начинали гореть каким-то страшным раскалённым пламенем. Помню, он даже как-то раз собрался вырвать себе "грешный свой язык;", но его, слава Богу, вовремя остановили. Вот такое сильное впечатление производил на нас тогда отец Игумен. Некоторые думали, что он святой, некоторые, что – пророк, но и те, некоторые, считали его тем самим Царем Последних Времен, который сразится с самим Антихристом и победит его. Как это сочеталось с Откровением Иоанна Богослова, не совсем понятно, но уж очень хотелось тут нам всем верить, что наш-то! – наш-то, он – о-го-го! И даже сам Антихрист перед ним не устоит . . .

Сам же отец Игумен читал много книжек. Как мне говорили долго и хорошо знавшие его люди, ещё до того, как стать Православным Фундаменталистом, о. Игумен увлекался экстра-сенсорикой. Причём его более всего интересовала одна тема – как влиять на людей и как подчинять их себе. Потом они как-то все сразу, чуть ли не одновременно, обратились: все будущие Опричники, и ещё ряд таких же студентов факультета журналистики Московского Университета и Исторического факультета Педагогического Института тогда ещё имени В. И. Ленина.

Да, тогда Коммунизм как-то сразу рухнул, и все стали индивидуально и, в то же время, массово обращаться. Все вдруг уверовали в Бога и рванули в Церковь. И все хотели быстро воцерковиться. Но некоторые – особенно под влиянием Зарубежной Церкви – сразу, и даже как-то без особого перехода, не только "обратились",

но и "превратились" в Монархистов.

Таких людей было тогда не мало. Но среди вот этих последних были и особенные, которые называли себя "Православными фундаменталистами", "Черносотенцами", а нексколько позже и

"Опричниками Последнего Царя".

Но и тут были, так сказать, разные "степени посвящения". Среди Опричников тогда особенно выделялось Братство Святого Царя-Мученика Николая II-го Александровича", которое и разделилось в будущем на "Братство Царя-Искупителя" и "Царскую Опричнину Последних Времен". Первое возглавлял величайший фундаменталистский богослов Вадим Петрович Кузнецов, по кличке "Барсик" – он же Обер-Прокурор Священного Синода Царской Церкви. А страшное бремя "Опричнины" взял на себя Игумен и Тайный Царь всея Руси Андрей Алексеевич Щедрин. Но если Барсик мог, несколько дополняя, часами цитировать святого отца нашего Иоанна Кронштадтского, причём, почти что дословно – я специально проверял, – то отец Игумен сам разрабатывал некую великую богословскую теорию, корни которой можно проследить в письмах Ивана Грозного князю Курбскому, записках Григория Распутина, научных книгах о русских юродивых и, наконец, в уже мною упоминавшейся книге "Хлыст" Михаила Эскинда, или Эткинда, не помню точно. Этот Эскинд-Эткинд, действительно написал не мало. Правда, будучи евреем, он даже и на "хлыстов" смотрит отстранённо и свысока, но всё же информация в этой книге, конечно, есть. И не малая. Но наш отец Игумен всю эту их "теорию отстранения", будучи диким русским человеком, конечно же отбросил, а имеющуюся информацию творчески переработал. Причём применительно сугубо к себе и к братчикам Братства Царя-Мученика Николая II-го Александровича. Из всего этого, конечно же, и получилась некая теория русского Блаженства, которую, к сожалению, не совсем понимали многие окружающие Отца Игумена люди...

+ + +