И наконец, мы печатаем ещё одну статью о том как наше телевидение и кино преподносит нам – русским людям – нашу с вами Русскую Историю, как нам показывают Великого Русского Царя Иоанна Васильевича Грозного разные “посторонние” чужаки иностранцы, а точнее, внутренние ненавистники России типа Эшпая или Лунгина. И хотя мы не согласны с некоторыми мыслями автора, мы тем не менее их публикуем, чтобы показать, что даже в лагере либеральных демократов поднимается ярый протест против такого отношения к Русским Царям и Русскому Народу.

Редакция “Священной Хоругви”

+ + +

  ПРАВОСЛАВНЫЙ МОЛОДЁЖНЫЙ ЖУРНАЛ

Артем Ермаков, кандидат исторических наук

 

Итак ты - ЦАРЬ?

(историческая рецензия на фильм "Царь" и сериал "Иван Грозный")

 

 В сказке выведен образ Иванушки и образина Бабы Яги.

Из школьного сочинения

 

За последние сто лет жители России видели в кино первого русского царя в десяти лицах.

Дореволюционные Славин и Шаляпин (тот самый!) не задержались в памяти так же, как и довоенный Шпрингфельд. Зато “социалистические цари” Николай Черкасов и Юрий Яковлев живут там и поныне. Все-таки Эйзенштейн и Гайдай были великими режиссерами своей эпохи. Но как бы там ни было, эта эпоха закончилась. И в 1991-м на нас выпрыгнули с экрана сразу три Ивана IV: Иннокентий Смоктуновский, Алексей Жарков и Кахи Кавсадзе. Все они были, как полагается, жестоки, и не в пример предшественникам истеричны (имена постановщиков на этот раз затерялись где-то в энциклопедиях). В 1995-м их нагнал похожий, маловнятный и эпизодический Евгений Евстигнеев. И тишина... До 2009 года, когда прямо на нас из-за угла выскочили еще два новоявленных “царя горы”.

 

Маленькая страна Андрея Эшпая

– Ты дома? Телевизор опять не смотришь? Включай скорей, – торопливо проговорила в телефонную трубку знакомая. – Сейчас русская армия – прям все вшестером – пошла на Казань! А царица в фанерном храме молится, чтобы собрать новую рать – еще хоть пару мужчин!

Поиски пульта отняли некоторое время, так что штурма Казани я так и не увидел. Зато когда экран, наконец, засветился, я увидел комнатку с ободранными кирпичными стенами, заполненную людьми в разноцветных шубах, и услышал первую фразу: “Кто не согласен с предложением митрополита?”

“Сейчас объявят голосование, – рефлекторно подумал я. – Вот повезло. Никогда еще древнерусского партийного собрания вживую не видел”.

Но вместо голосования собравшиеся вдруг принялись кричать друг на друга, истерично завывая и бессильно размахивая руками. Совсем как в программах Андрея Малахова. Поначалу казалось, что режиссер Андрей Эшпай хочет так пробудить в зрителях жалость к главному герою, которого играет Александр Демидов. Но после получаса просмотра я убедился, что в фильме кричат абсолютно все. Все и по всякому поводу.

Орущие женщины в горницах, орущая боярская дума, орущий церковный собор, молящийся царь, орущий в храме на Бога… Надо сказать, такой фон здорово мешает воспринимать содержание происходящего. Целая эпоха русской истории, непростая, тяжелая, страшная, однако во многих отношениях выдающаяся проходит перед телезрителями как сплошная, непрекращающаяся истерика. И градус этой истерики давит на нервы гораздо больше многочисленных натуралистичных зрелищ пыток и казней. В то, что Иван Грозный время от времени отрубал людям головы, веришь. Но в то, что он непрерывно орал на них, как капризная барышня?.. И при этом позволял отвечать им тем же? Да такой человек вряд ли смог бы руководить даже школьной экскурсией!

“Нельзя судить по одной серии, но если все же судить, после просмотра создается впечатление, что на Руси жили и делали ее историю только три типа людей: психопаты, одержимые и чернь. А главным антуражем, на фоне которого психопаты уничтожали, одержимые истерили, а чернь буйствовала, были иконы, – резюмировала свои впечатления одна телезрительница. – Все убивают и грабят, а потом усердно молятся. А как же торговый люд? А ремесленники? А менялы? Крестьяне, в конце концов?”

И действительно, народа в фильме не видно. Нет, иногда на заснеженную или, напротив, заволоченную дымом площадь выгоняют полупьяную массовку в народных костюмах. Но это все та же “чернь”. Люди трудящиеся, вообще занятые чем-либо, кроме мелодраматического выяснения отношений, в русской реальности Эшпая отсутствуют.

В фильме полно массовых сцен. Вот только режиссер умудрился сделать их камерными. Камерный пожар Москвы, камерный бунт, камерные народные гулянья… Какой-то невиданный ранее в искусстве камерный монументализм лишает эти сцены естественно присущего им размаха.

“Мы выдержали две серии, третью смотрели вполглаза, – так начинается очередной зрительский отзыв. – Где история государства? Где красивые масштабные виды исторических резиденций, усадеб, палат царских? Где сведения о делах государевых? Все друг друга травят, режут, бьют, девок со стонами насилуют... Сценарий написан так, что нет общей задумки: какие-то отдельные сомнительные, пошлые куски из личной жизни бояр и царя, которые сняты в непонятных интерьерах”.

При этом психологическая сторона эволюции главного героя, несмотря на все рекламные заявки, так и остается нераскрытой. Почему так удачно и дружно начавшиеся в середине XVI века реформы в Московском государстве в итоге привели к массовым репрессиям? Почему Иван Васильевич стал “Грозным”? Ответ на этот вопрос зрителям предлагают весьма ходульный: трудное детство, разгульная юность да плохие советчики. А еще мелочность. Мелочность, пошлость и грязь окружающей его нежную душу русской действительности.

 

Король и шут Павла Лунгина

– Ну, ничего, – говорили нам критики. – Сериал – это еще не картина. Вот выйдет осенью в прокат фильм Павла Лунгина с Петром Мамоновым и Олегом Янковским, и мы, наконец, увидим не картонного злодея, а настоящего царя Ивана. Недаром они собрали уже овации и восторги в Каннах…

Восторги скорее настораживали. Неужели в Европе готовы аплодировать правдивому облику русского государя? Открывшийся летом Московский кинофестиваль усилил сомнения. По слухам, из зала к концу сеанса сбежала половина публики. Не потому что было слишком страшно, а потому что “непонятно и скучно”. Но, тем не менее, российские зрители продолжали надеяться, что на этот раз к празднику народного единства им покажут не “пиратов Смутного времени” (см. Наследник №18, 2007), а подлинного “Царя”.

И вот праздник настал. Перед потрясенными зрителями кинотеатров взлетели в воздух разрубленные саблями куры. Оскалились отрубленные собачьи головы на седлах опричников. Во всю ширь раскрыл свою пасть злобный русский медведь, символ государства, веками пожиравшего своих лучших подданных. Сразу стало понятно, чему аплодировали в Каннах.

На фоне этого мира дикой природы мы увидели, действительно, неплохую игру очень хороших актеров. Вот только кого они нам сыграли?

Петр Мамонов. Некоторые рецензенты, шокированные его прыжками по горнице и шепчущим разговором с самим собой, назвали его “царем Горлумом Грозным”. Даже и “великий грешник” типа шекспировского Макбета или Клавдия не выходит, – сетовали они. Так, какой-то шут гороховый. Что же в нем грозного? Нельзя, однако, не признать, что артист старался изо всех сил, вложив в роль, вероятно, немало глубоко личных переживаний. Только вот царь, все равно, вышел ненастоящий.

Олег Янковский (это была его последняя роль). К нам вышел седой мудрец, бывший барон Мюнхгаузен и Волшебник из “Обыкновенного чуда”, давно переживший и свою жену, и свою эпоху. Уставший настолько, что каждое произнесенное слово давалось ему с трудом. Большую часть фильма он молчал и, с любопытством разглядывая чертежи итальянских машин, укоризненно смотрел на царя. Было ли это молчание святого? Сложно сказать. Иногда казалось, что под рясой скрывается постаревший прогрессор Странник из “Обитаемого острова” Бондарчука.

– Ты всему миру показал, что ад мы несем в себе. Трудно быть митрополитом в этом аду, – молча говорил он царю.

– А кому сейчас легко? – парировал царь.

Кузнецов и Домогаров сыграли очень убедительных палачей кровавого режима, хоть сейчас на Лубянку. Неважно, такими ли были настоящие Скуратов и Басманов. Важно, что и они, и организованный ими кремлевский процесс в шубах тоже производили нужное впечатление. И наконец, Иван Охлобыстин. Его роль царского шута стала, пожалуй, самой правдивой и самой загадочной. Соревнуясь с митрополитом за влияние на душу царя, он читает ему проповеди, смутившие бы самых убежденных еретиков. Однако царь почему-то слушает его и повинуется. И даже сжигая шута на костре, он, по существу, продолжает выполнять его волю, фактически помогая своему слуге совершить таинственное ритуальное жертвоприношение. А шут благодарит и благословляет его из огня. В многочисленных интервью, щедро розданных в течение года, Лунгин направо и налево сетует на типажи, “порожденные русским средневековым сознанием”. Персонаж Охлобыстина, если и порожден средневековьем, то уж никак не русским. Впрочем, он, опять же, дополнял нужное впечатление. Впечатление нищей, навеки отсталой, погибшей страны.

 

Войти в Возрождение и умереть

“Наше общество необыкновенно стабильно, – сокрушается Лунгин в одном из своих интервью. – Мы снова и снова возвращаемся на те же самые круги, как будто нет спирали, по которой общество должно восходить вверх. Я как человек, глубоко влезший в суть личности Ивана Грозного, думаю, что именно он надломил что-то в нашей истории. На подходе была какая-то смена формаций, Россия, пусть и запоздало, должна была войти в Возрождение, а осталась в Средних веках. И надлом этого роста до сих пор до конца не компенсирован. Видимо, нужны очень большие усилия правительства, Церкви, писателей, чтобы вывести страну на спираль внутреннего развития”.

“Иван Грозный стал первым истинно русским царем, – вторит Лунгину сценарист фильма, писатель Алексей Иванов. – Другие правители, которые были до него, ничем не отличались от европейских монархов. А Грозный первым устроил эту аварию по-русски – опричнину… Только средневековый разум мог вот так искренне сформулировать русское понимание власти… Тем самым Грозный создал модель. Архетип. И по этой модели уже действовали остальные русские государи – и тираны, и не тираны. И сейчас они действуют так же”.

Вот так. Должен был наступить у нас Ренессанс, но так и не наступил, и живем мы все до сих пор по средневековым моделям. Но ведь это неправда.

“Необходимо раз и навсегда запомнить, – пишет в своем интернет-кинообзоре известный публицист Егор Холмогоров. – Что XVI век был золотым веком русской культуры, что в этот момент Россия, а уж тем более – ее столица, были местом невероятно насыщенной и богатой культурной жизни. В центре этой столицы стояли два ренессансных собора (Успенский и Архангельский), равные которым в ту эпоху можно было увидеть разве что в Венеции и Флоренции, между ними стоял прекрасный палаццо Грановитая палата), а на соседней Красной площади создавалось русское чудо (храм Покрова на рву), которого и в Италии было не увидеть. И до сих пор Москва по архитектурной стилистике, по духу строительства… остается русско-ренессансным городом, лишь разбавленным классицизмом”.

Можно только поражаться потрясающей слепоте создателей фильма. Ведь они прошли не только мимо культурной жизни, но и мимо сути того конфликта, который хотели показать зрителю. Объявив Ивана IV и его окружение “людьми средневековья”, а святителя Филиппа – сторонником Возрождения, они буквально перевернули мир вверх ногами, поменяв местами роли консерватора и революционера.

“Карнавальное оформление расправы со старым миром не должно вызывать нашего изумления, – это слова из книги крупнейшего специалиста ХХ века по средневековой культуре Михаила Бахтина. – Даже большие экономические и социально-политические перевороты тех эпох не могли не подвергаться известному карнавальному осознанию и оформлению… Иван Грозный, борясь с удельным феодализмом, с древней удельно-вотчинной правдой и святостью, ломая старые государственно-политические, социальные и в известной мере моральные устои, не мог не подвергнуться существенному влиянию народно-праздничных площадных форм, форм осмеяния старой правды и старой власти со всей их системой травестий (маскарадных переодеваний), иерархических перестановок (выворачиваний наизнанку), развенчаний и снижений”.

В свете этой оценки становится понятно, что именно так ужаснуло когда-то, в общем-то, привычного к неизбежным жестокостям своего века святителя Филиппа. То, что власть из службы Богу неожиданно начала превращаться в театр, в балаган, где жертв казнят не столько за преступления, сколько для развлечения и ради эксперимента, – это и знаменовало рождение новой, неслыханной до этого на Руси модели власти. Власти спектакля, торжества имиджа и пиара.

Откуда же эта модель пришла на Русь? “Патриотическое” чувство подсказывает ответ: из Европы. Но и это не совсем верно. Образцами для поведения опричников Ивана IV, вероятно, могли послужить теории итальянца Макиавелли и француза Рабле. Но эти теории в те годы не слишком жаловали и на Западе. Их авторы представляли малочисленную партию антицерковных интеллектуалов той самой “культуры Возрождения”, о которой так переживает Лунгин. Возрождения антихристианской языческой мерзости.

Именно такого революционного интеллектуала показывает нам Иван Охлобыстин. Подлинного “человека Возрождения”. Настолько “передового”, что его боится сам царь. Кстати, похожим человеком, видимо, был и пресловутый “старец Григорий” Распутин, роль которого Иван Охлобыстин недавно сыграл в фильме “Заговор”. Только вот царь Распутину попался святой. Но ведь при жизни Николая II тоже называли Кровавым.

Если бы сценарист и режиссер сумели показать нам драму перелома эпох, изобразили бы, как увлеченные “передовыми теориями” “молодые реформаторы” Избранной Рады, окружавшие Ивана IV в первый период его правления, постепенно расшатали его традиционные нравственные установки до такой степени, что власть и молитва стали для него игровым полем; как из модничающего, заигрывающего то с англичанами, то с немцами политического лидера, для которого казаться постепенно стало важнее, чем быть, вылупился Цезарь Борджиа на русском троне; как на смену Адашеву и Курбскому закономерно приходят Скуратов и Басманов, – фильму не было бы цены. Но на экраны вышел еще один скучный и предсказуемый “наезд на власть”.

Недаром же картина называется не “Иван Грозный”, а “Царь”. Она должна еще раз подорвать в русских веру в то, что подлинная государственная власть на самом деле исходит от Бога.

– Так вы с царем против Бога или с Богом против царя? – спрашивают нас авторы.

Не будем отвечать им на этот лукавый, достойный Понтия Пилата вопрос. Бог не выдаст, свинья не съест!

 

+ + +