Максим Брусиловский

Грознодицея

Прилично ли царю, например, если его бьют по щеке, подставлять другую?

Иван Грозный, "Первое послание Курбскому"

 

У каждой эпохи – свои герои. А также антигерои. Вся беда в том, что эпох много, некоторые длятся всего по несколько лет, а героев-антигероев сравнительно мало. Потому одни и те же персонажи российской истории обречены на то, чтобы кочевать из одного литературного произведения в другое, из фильма в фильм, из монографии в монографию. К числу наиболее востребованных культовых фигур принадлежит и Иван IV – Грозный самодержец, первый царь в русской истории, выдающийся правитель и ужасный тиран, автор интереснейших писем и создатель опричнины.

Несмотря на множество подходов, столь масштабная фигура, как Грозный, никогда не вписывалась ни в какие жесткие рамки, удивительным образом выламываясь из пропагандистских клише и исторических концепций. В итоге, для удобства, историки обычно разделяют правление Ивана на два периода, первый из которых оказывается прекрасен, а второй, как водится, ужасен. Начало подобному разделению положил еще Карамзин: "Приступаем к описанию ужасной перемены в душе Царя и в судьбе Царства" – пишет первый российский историограф, задавая схему на века. К девяностым годам века двадцатого данная схема эволюционировала до своей крайней точки, выраженной известным либеральным публицистом Александром Яновым: все хорошее в правление Грозного произошло усилиями узкого круга реформаторов-западников, а все плохое – от самодурства коварного "восточного деспота".

Кем же были эти реформаторы? Карамзин характеризует их как силу руководящую и направляющую: "Царь говорил и действовал, опираясь на чету избранных, Сильвестра и Адашева, которые приняли в священный союз свой не только благоразумного Митрополита, но и всех мужей добродетельных, опытных, в маститой старости еще усердных к отечеству и прежде отгоняемых от трона, где ветреная юность не терпела их угрюмого вида". Впрочем, к описанию Адашева – "муж незабвенный в нашей Истории, краса века и человечества", прибавляется: "по вероятному сказанию его друзей", в русской истории, вообще, многое пишется "по сказкам". С другой стороны: "Несмотря на доверенность, которую Иоанн имел к Совету, он сам входил и в государственные и в важнейшие судные дела, чтобы исполнить обет, данный им Богу и России". То есть в подготовке реформы местного самоуправления, при которой значительное количество должностей на местах становились выборными; военной, позволившей иметь одну из лучших армий в Европе; финансовой, упорядочившей систему налогов и сборов, – царь принимал непосредственное и активное участие. Другое дело – реформы самой государственной власти, где интересы царя и реформаторов расходились радикально.

Уже одно то, что мы знаем малочисленную думу под именем "избранной рады", говорит о многом. Такое называние дает князь Курбский, крупный военачальник и перебежчик, еще более известный как "первый русский диссидент", оставивший потомкам зримое воплощение собственных взглядов - письма к самому Ивану IV. То, что небольшая группа придворных советников царя называется по аналогии с польской "паны-радой", верхней палатой аристократической республики – явная отсылка к тому, чем этот кружок не являлся, но к чему стремился всеми силами: стать властным центром, неким сперва теневым, а затем явным правительством, постепенно оттеснив государя от управления страной, низведя его на уровень куклы. Тем самым Курбский только подтверждает правильность жалоб Грозного на то, что советники отстранили его от дел, "снимали его власть", приводили "в противословие" бояр, раздавали самовольно чины и земли и т.п. Но корень всех проблем был даже не в самой "избранной раде", а в тех, чьи интересы (помимо собственных) блюли её члены. С самого начала правления Ивана Васильевича Россию подстерегала беда, имевшая все шансы перерасти в национальную катастрофу. И то, что об этой беде мы уже мало что помним, – заслуга именно Грозного, успевшего своевременно с ней сладить. Беда эта – грядущая почти неминуемая децентрализация власти, связанная с амбициями бывших удельных князей – бояр-княжат.

Успешно справившись с феодальной раздробленностью, сначала использовав в своих целях желание оккупантов-татар упростить сбор дани и вообще всю систему управления подвластных им русских территорий, а затем, укрепившись и сбросив иго, московские князья заложили основы Российской Империи. Но удачный старт имперского проекта при Иване III вовсе не гарантировал автоматического продолжения. Уже при его внуке, еще не ставшем Грозным, получившим государство в малолетстве, при фактическом регентстве родственников, начались серьезные проблемы. Бояре-княжата, чьи предки лишь по необходимости "отдались под власть Великого князя", стали припоминать былую независимость. Каждый из них в отдельности еще не мог формально "отложиться", но общими усилиями они вполне могли перевесить центральную власть. После смерти Василия III бразды правления фактически находились у матери юного наследника престола – властной Елены Глинской. Ее отравили. Следующие несколько лет Иван впоследствии вспоминал как кошмар. Бояре правили от его имени, совершенно с ним не считаясь, а порой и открыто пренебрегая им. (Грозный до конца жизни помнил о перенесенных обидах: "Нас же с покойным братом Георгием начали воспитывать как иностранцев или как нищих... Сколько раз мне и поесть не давали вовремя".) Малолетнего государя поначалу спасал разброд в боярском стане, однако со временем ситуация могла ухудшится. Одна удачная боярская коалиция, раздел сфер влияния – и распад государства становился лишь делом времени. Только твердость характера будущего царя (напомним, что этот титул он принял первым и по собственной инициативе), сумевшего вырвать принадлежавшую ему власть из рук временщиков, спасла положение. Однако, не будучи полностью уверенным в своих силах, новый царь решил прибегнуть к помощи советников, выбрав их из людей, которым поначалу доверял.

Завоевав симпатии царя и активно включившись в дело управления государством, новые друзья, при всех своих неординарных личных качествах, все же постепенно перенимали многие черты предыдущей генерации. Конечно, формально все выглядело по-иному: вместо боярской спеси и пренебрежения Иван видел вокруг себя круг единомышленников, соратников, как и он, переживавших за вверенную их попечению страну, но внутренний настрой остался прежним. "Избранная рада" все более сближалась с опаснейшими врагами царя и самодержавной власти. "Сильвестр и Адашев – первые не-князья, которые вместе с князьями пытаются продолжить опеку над Грозным", – отмечает известный историк С.Ф. Платонов, признавая наследование реформаторами некоторых черт бояр периода регентства. Распространяя свое влияние все дальше и расставляя своих людей на ключевые государственные посты, "рада" долгое время не смела перечить воле самодержца. Перелом наступил в 1553, когда Иван тяжело заболел и фактически находился при смерти. Встал вопрос о наследнике престола. Именно в этот момент, пользуясь слабостью царя, бояре-княжата попытались произвести попытку государственного переворота: вместо сына Ивана Димитрия они потребовали передачи власти удельному князю Владимиру Старицкому, двоюродному брату царя. Удайся этот план, и российское государство оказалось бы отброшенным в домонгольский период, превратившись в сообщество абсолютно независимых территорий, имеющих взаимоисключающие интересы и воюющих между собой. И в этот судьбоносный момент "избранная рада" проявила нелояльность к тяжело больному государю, выступив против законной передачи престола сыну Ивана и поддержав ставленника бояр-княжат – малозаметного и невлиятельного Владимира Старицкого. (Сказалась и общая ненависть бояр и реформаторов к жене Грозного – Анастасии, происходившей из не очень родовитых Захарьиных-Юрьевых, по иронии судьбы ставших предками будущей династии Романовых.) Вопреки всем ожиданиям, царь выздоровел, причем с твердым убеждением в необходимости наведения порядка.

Расправа последовала далеко не сразу, и мы можем только удивляться долготерпению самодержца. Даже убедившись в изменнических настроениях бывших друзей, Грозный еще несколько лет продолжал с ними совместную работу. Последним камнем преткновения оказалась выработка военной доктрины. Перед Русью стояли две военно-политические задачи: оборона страны от крымских татар, регулярно устраивавших набеги, разорявших страну и уводивших русское население в неволю, и выход к Балтике, строительство флота, развитие торговли с Европой и укрепление державы на международной арене. "Избранная рада" выступала за войну с Крымом, что при самом благоприятном исходе давало лишь временные преимущества. За спиной крымцев стояла Турция, да и без мощного черноморского флота штурм прибрежных крепостей был практически невозможен. Вспомним также, что Крым был присоединен к России только два с лишним века спустя. Да и то, только после долгого и сложного обживания "дикого поля", начинавшегося в середине XVI века уже южнее Тулы, проход через которое крупных воинских соединений был затруднен отсутствием продовольствия и фуража. Грозный же, несмотря на все советы, выбрал войну с Ливонским орденом, на тот момент находившимся в тяжелейшем состоянии, ликвидация которого дала бы Руси множество геополитических и торговых преимуществ. (Вместе с Ганзейским союзом Ливонский орден, помимо прочего, выполнял функции западного карантинного пояса по отношению к Руси, всячески препятствуя даже вербовке и приезду технических специалистов, необходимых для российских нужд, – врачей, архитекторов и пр.) И действительно, в начавшейся войне русским войскам сопутствовал успех, за краткий срок с минимальными потерями удалось овладеть значительными территориями, имевшими большое стратегическое значение.

Бывшие друзья оказались в плену собственных неудачных советов, поскольку было ясно, что если Ливонская война увенчается успехом, это поставит точку в их карьере. Выход был найден совершенно в "византийском стиле": царю постарались показать неудачность его решения... путем проигрыша в войне. Имитация полезных начинаний, а на деле – саботаж военных действий военачальниками, тесно связанными с "избранной радой", сделал свое дело – продвижение русских войск застопорилось. Вдобавок под давлением Адашева было заключено временное перемирие, оказавшееся огромным просчетом. Не желая подчиниться Руси, ливонцы использовали этот просчет для дипломатических усилий по созданию антирусской коалиции. Сам магистр ордена перешел под протекторат Польши, практически передав ей все властные полномочия. Почуяв слабость, против Руси выступили также Литва и Швеция. Начались поражения русских войск.

Грозный, однако, разгадал маневры изменников – и на этот раз уже полетели головы. Спастись удалось немногим, хотя Курбский успел бежать за границу, откуда и затеял многолетнюю письменную полемику с царем о принципах управления государством. (Эпистолярные плоды личной злобы беглеца многие историки трактовали как установленные исторические факты, отсюда и рассказы о забавах царя, который "выбрасывал из окон животных, наблюдая за их мучениями".) Покончив с марионетками, царь принялся за кукловодов, изведя их тяжелым, громоздким, кровавым, но действенным способом – путем учреждения "опричного двора". Корни опричнины находились вовсе не в "маниакальной тяге тирана к крови и насилию", как пишут современные либералы, а в достаточно прагматической идее – навсегда сломать шею удельному сепаратизму, что и было достигнуто. Отметим и военно-организационный аспект. "Нельзя забывать, что опричнина была не только взрывом мести против действительных и мнимых изменников, не только жестом ужаса и отчаяния у царя, перед которым открылась вдруг бездна неверности со стороны лучших, казалось, слуг; это была также военная реформа, вызванная опытом новой труднейшей войны", – таково мнение историка Р.Ю. Виппера, рассматривающего влияние опричнины на весь ход Ливонской войны, хотя он и отмечает большие перегибы, в конечном счёте и сгубившие всё дело. Кстати, трактовка опричнины как одиозного предприятия принадлежит скорее историкам последующих веков, современники отнеслись к ней по-разному. Некоторые с энтузиазмом: в опричнину записались все английские купцы, занимавшиеся торговлей на Руси, а среди русских купцов – даже знаменитые Строгановы. И те, и другие – по собственной инициативе. Таким образом, можно сказать, что реформаторы, начав свою деятельность вполне здраво и действуя заодно с центральной властью, закончили явной изменой, за что и поплатились; тогда как бояре-княжата, начав с измены, вынуждены были подчиниться суровой логике государственного строительства.

Ивана IV можно упрекнуть во многом, но это в основном относится к методам. В том же, что основные векторы его политики оказались верны, сомневаться не приходится. Действуй он менее решительно и менее "самодержавно", и из Смуты Русь скорее всего уже бы не вышла. Династия пресеклась бы вне зависимости от Грозного, а несломленные княжата растащили бы страну по уделам (и хорошо еще, если не под протекторатом Польши), недаром Курбский называл себя "ярославским владыкой". Ополчение Минина и Пожарского, коронацию 1613 года – многого могли бы мы не увидеть без титанических, хотя и жесточайших усилий предпоследнего Рюриковича. Интересно, кстати, что основные претензии к "кровавому режиму" относятся к ситуации в центральных регионах.

Северный край. /1899. Художник Аполлинарий Васнецов/

На окраинах власть, не брезгуя, разумеется, применением силы, порой проявляла чудеса толерантности и деликатности, приводя в лоно строящейся Империи все новые народы. Именно в это время Русь начала "прирастать Сибирью", причем сам царь живейшим образом интересовался достигнутыми результатами, не забывая наградить особо старательных подданных "милостивым словом и ценными дарами". Грозный лично санкционировал поход Ермака, послав легендарному атаману дорогую кольчугу и отдав приказание местным властям всячески способствовать самому предприятию.

Ермак Тимофеич. /Центральная часть триптиха, 1994. Художник Пётр Козорезенко мл./

Даже разгром Новгорода был абсолютно закономерен. "Вольный город" всегда был чемпионом по сепаратизму и децентралистским настроениям, как бы мы ни относились к конкретному предлогу для царского гнева – слухам о заговоре в новгородских верхах, якобы желавших перейти под покровительство польского короля. Фактически, Новгород столетиями являлся русским аналогом Хазарского каганата: соблюдавшим лишь собственные интересы эгоистическим сообществом, не только чуждым общерусской идее, но и считавшим её пагубной. Да вдобавок с наиболее зверской формой "народной демократии" – Александра Невского, например, "по приговору вече" изгоняли трижды.

Вспомним, что еще Ивану III два раза пришлось усмирять новгородцев. После первого похода с ними обошлись мягко. В результате поход пришлось повторять уже через семь лет, используя значительно более тяжелые наказания. Грозный решил проблему навсегда.

К сожалению, подлинные аспекты монументальной и трагической личности самодержца мало заботят современных интерпретаторов истории. Каждое поколение награждает Ивана IV собственными ярлыками. Сталинский миф подпитывался впечатляющим фильмом Эйзенштейна. Звезда перестройки Янов также находится под впечатлением мифа, хоть и придерживается иной конъюнктуры: "Он был подобен року в античной трагедии – слеп, неостановим и бесчеловечен. Он полностью утратил чувство политической реальности".

По прошествии либеральных девяностых вновь начинаются попытки "приватизировать" наследие грозного царя. Некоторая часть российской общественности готова видеть его на знаменах "православного джихада", духовным лидером "братьев-христиан". Раздаются предложения о канонизации, уже вызвавшие немало скандалов в церковной среде. И поскольку – в отличие от Италии, Франции или Англии – "варварская Русь" тиранами была небогата (Петр I по основным параметрам явно не дотягивает), можно прогнозировать и близящийся всплеск интереса к Грозному со стороны масс-медиа. Впрочем, политические комментаторы уже подбираются, начиная, как водится издалека, сравнивая "оппозиционера" Курбского... ну, сами знаете с кем. Даже исторические исследования впору снабжать необходимыми пояснениями: "Все совпадения с современными событиями следует считать случайными". А то мало ли, кто что подумает.

5 Марта 2003

 

+ + +