 |
 |
 |
|
| ОРДЕН ПОБЕЖДЕННОГО ДРАКОНА ВО ИМЯ СВЯТОГО ГЕОРГИЯ ПОБЕДОНОСЦА |
|
101-я НА МАРШЕ И В БОЯХ (Кавказская война вчера и сегодня)
— Так легче воевать — с именем любимой девчонки или погибшего товарища на родной машине, — окинув хозяйским взглядом БМП, сказал комбат майор Андрей Снатин. Не мною замечено: многим военным свойственна сентиментальность. Загляните в дембельские блокноты и альбомы — убедитесь. Здесь совсем другое. Выстраданное, нежно сбережённое... Имя — а за ним любовь: жди меня, и я вернусь. Войсковому братству верность. Кто был в Чечне, поймёт майора. — Командирскую БМП я назвал в честь механика-водителя рядового Утяганова, вместе с которым воевал ещё во время своей службы в нальчикской бригаде. — В глазах комбата чёрной влажной смолой сгустилась боль. — Валерий дважды спасал меня от смерти. А себя вот не сберёг. Погиб под Гехи, посмертно награжден медалью “За отвагу”. С тех пор он брат мой... В память о нём на стене комнаты в сборно-щитовом домике, где временно обитаю, поместил фотопортрет Валеры и прикрепил к нему свою боевую награду и знак “Участник боевых действий”. И где бы в дальнейшем ни довелось мне жить — в палатке, в землянке, в казарме, или, даст Бог, в собственной квартире, с фотографии на меня всегда будет смотреть Валерий — братишка мой младший... Братом старшим многие в батальоне считают и самого Снатина. Если б не комбат... Утром 6 августа, когда в город просочились многочисленные банды сепаратистов, бронегруппа второго батальона по приказу из центра боевого управления вышла на помощь разведчикам и спецназовцам, попавшим в крутой переплет. Метров четыреста проехали бээмпэшки — чеченцы с трубами тут как тут. Прошитая кумулятивным сверлом, споткнулась головная машина. Кто смог — выскочил, выполз из огня и дыма. Наводчик-оператор успел передать по рации: “Ротный контужен, есть раненые и “двухсотые”, из-за брони всех вытащили. Выручайте, мужики!” Снатину фронтового опыта не занимать, за плечами не одна “горячая точка”. Так что сориентировался быстро. Решение одно: вперёд, “Валера”! Подъехать как можно ближе к подбитой БМП, занять выгодную позицию за домами в переулке, отсечь наседавших “духов” из пулёмета. Рывок, разворот, а дальше — ну никак. Уж очень плотный огонь, сожгут, к чертям. За считанные секунды у Андрея созревает новое решение. Десанта в машин нет, придётся самому эвакуировать парней. Вышел в эфир, обрисовал комбригу в двух словах ситуацию. Спешиваясь, крикнул наводчику: “Прикрой!”. — Мне было важно, — скажет потом, — чтобы бойцы увидели: комбат рядом, спешит на выручку, уцелевшая броня поддерживает огнем. Они ведь совсем растерялись, мальчишки мои. Отовсюду молотят — головы не поднять, нохчи с криками “Аллах акбар!” того и гляди затянут кольцо окружения. А отдать спасительное распоряжение некому — капитан Петренко, ротный, без сознания. С моей машиной связи нет, их подбитая бээмпэшка факелом пылает... Ползу, как никогда в жизни не ползал, и думаю: только бы не достали шакалы раньше времени... Наверное, небесный помощник оберегал в те минуты майора Снатина, отводил нацеленный в него свинец. Чудом уцелел, ужом подобрался к подранкам. Растормошил капитана: “Вадим, очнись! Кроме нас, здесь командовать некому, погибнут же парни!” Заметили пустовавший окоп неподалёку. Туда! Стали вдвоем курсировать, ползком вытаскивая на себе окровавленных солдат. Пули — градом. Мимо, мимо... Быть может, душа Валеры Утяганова, услыхав из своего далёка призыв командира, невидимым надежным щитом заслоняла Андрея, который оплачивал ему, боевому “меху”, долг за двукратное спасение жизни, спасая теперь своих подчиненных. — Везучий я, — прикоснувшись рукой к бронированному орудию “Валеры”, улыбнулся Снатин. — Двенадцать пострадавших удалось в окопе укрыть. И только тогда уже меня зацепило. Одна пуля в руку, другая в ногу. Говорю: в рубашке родился. Тут и помощь очень кстати подоспела. Друг мой, комбат-три Володя Мезин, примчался с пехотой на бэтээрах. Следом — комбат-один Серега Иванов привел свои бээмпэшки. Дали прикурить “духам”. Прикрыли нас бронёй, эвакуировали “двухсотых” и “трёхсотых”. Выручили, спасибо мужикам. Такая вот быль. И было ей продолжение — двадцать стреляющих дней и ночей. В других ситуациях, с этими и другими действующими лицами...
Знаменитый тринадцатый блокпост... Быль о нём похожа на легенду, но попробуйте сказать об этом в первом батальоне бригады, на котором висели все блокпосты, — вам тут же с обидой возразят: а чем другие хуже? На седьмом, одиннадцатом, двадцать втором... — везде было жарко, везде была напряжёнка с продуктами и водой, везде свистели пули и лилась кровь. На все маленькие крепости боевики давно точили зубы — каждая из них играла важную роль в системе обороны города. С первого дня боёв и до самого перемирия предпринимались упорные попытки овладеть ими силой, взять измором, парализовать волю к сопротивлению угрозами и заманчивыми предложениями сдаться на самых выгодных условиях. Зря порох тратили, клыки ломали, теряли время на переговоры. Все “блоки” дружно отвечали: “Нет”. На разные лады — а в основном, стволами и “шершавым языком” окопа. А первым среди равных оказался именно тринадцатый. Слышал, его даже “Брестской крепостью” называли. Слава батальону — одна. Хорошо дрался на блокпостах, в составе штурмовых отрядов и групп прикрытия. Закончил войну с минимальными потерями. “Брестская” на Сунже пусть будет одним из символов его ратной доблести — его и разведывательно-штурмовой роты, группы спецназа бригады, ярославского ОМОНа. Волею судьбы бойцы нескольких подразделений, выполнявших разные задачи, оказались на укреплённом пятачке у моста. Рассказывает рядовой Алексей Макаренко: “ — Из нашего первого “бата” на “блоке” к началу заварухи, 6 августа, было двадцать человек. Плюс отделение омоновцев. Командир поста, офицер, заболел, временно исполнять его обязанности назначили контрактника — старшину роты Косарева Павла. “Блок” был хорошо укреплён, с наскоку не возьмёшь, запас продуктов и воды – на несколько дней, пять БК, настроение нормалёк, твёрдая уверенность: навалятся “волки” — отобьёмся. Обстрел начался в семь утра. Мы с ответом не задержались, пошла у нас война. Где-то к часу дня подъехали разведчики и спецназовцы на двух повреждённых бэтрах. Шестнадцать бойцов, почти все ранены. На ребят было страшно смотреть. Вырвались из засады, потеряли убитыми больше двадцати товарищей. Там и командир разведбата остался. Сильно по нему убивались — мировой был комбат. Страдали, плакали, что погибших не смогли вытащить из-под огня. Молотиловка, говорили, была жуткая. Полку нашего, значит, прибыло. Числа десятого приютили ещё группу армейцев, прорвавшуюся на танке и двух БМП по главе со старлеем, у них было восемь “двухсотых” и несколько “трёхсотых”. С одной стороны — подмога, а с другой — обуза. Погибших хоронить надо. Раненым оказывать помощь, а у нас своих полно. И лишние рты. Хорошо, у омоновцев был НЗ — два мешка муки и бутыль подсолнечного масла. Кое-как лепёшками перебивались. А вот с водой — беда. Экономили, как могли, и всё равно на всех не хватало.
До нохчей, наконец, дошло, что без тяжелой артиллерии выкурить нас не удастся, и зачастили ихние парламентёры. Сдаваться не предлагаем, выпустим с оружием, то да сё... Мы посовещались между собой и решили: пошли они, суки, на... У нас танчик, три бээмпэшки, два бэтра, патронов навалом. Умрём, но с поста не уйдём. Долбимся дальше. Так бы оно и ничего, терпимо. Раненые только совсем плохие. Самый тяжелый — Дима Сашин, боец из ГСН разведбата. Руку надо срочно ампутировать, иначе умрёт от гангрены. Проблема — как? Ни хирургических инструментов, ни обезболивающих препаратов. Есть только водка, — выпросили у беженцев, раны обрабатывать. “Будем делать операцию подручными средствами”, — сказал наш санинструктор рядовой Фаиз Юртбаков. Наточил сапёрную лопату, заставил Сашина выпить бутылку водки. И отрубил ему руку по самое плечо. “Поплывший” Димка и опомниться не успел, только застонал, когда ему кость дробили. Спас братишку док... Через несколько дней начался вывоз раненых. А после короткой передышки пошла война по новой. Обстрелы, угрозы. Но пока у нас оставались силы и боеприпасы, бандиты не имели никаких шансов прорваться на КПП. Отбивались плотно. За время обороны непосредственно на КПП потеряли только одного солдата, 19 августа от снайперской пули погиб оператор-наводчик БМП Костя Казаркин...”
Рассказывает рядовой Сергей Петров: “ — Я был водителем второго бэтээра спецгруппы разведбата, которая утром 6 августа попала в засаду. Этот бой, где погиб наш командир капитан Олег Станиславович Визнюк, прикрывая отход, буду помнить всю жизнь. И восемнадцать суток, проведенных на КПП, тоже никогда не забуду. 14 августа по радиостанции поступило из бригады сообщение, что по договоренности с нохчами будет производиться обмен наших убитых, которых местные жители закопали на месте боя возле цементного завода, и раненых на пленных “духов”. На эксгумацию поехали вшестером: Серёжа Крупин, Саша Кожемякин, Игорёк Платонов, Серый Филёв, Коля Яковлев и я. Привёз к заводу гражданский чеченец на грузовике. Боевики нас обыскали, заставили сесть и стали запугивать. “Живыми, — каркают, — отсюда не выпустим, сейчас поотрезаем уши, загоним в подбитый бэтр и спалим из РПГ”. Затем сменили пластинку: “Выкопать разрешим, а после этого всем прострелим руки и ноги, чтобы больше не воевали”. Так издевались, волчары. Мы сидим молча. В конце концов дали нам лопаты, два противогаза и показали место захоронения. Роем... Не могу, тяжело вспоминать... Разложившиеся тела погибших. Боже, не узнать никого. Вздутая кожа, как в мыле. Извлекали убитых из земли голыми руками, от жуткого запаха не спасали даже противогазы. Но брезгливости, тошноты не было, ведь это наши погибшие товарищи. Откопали, погрузили в кузов. Три тела были без голов. Надругались, нелюди... Может, ещё над живыми, беззащитными... Перед тем, как отправить нас обратно на КПП, нохчи разоткровенничались. Сказали, что наши ребята дрались, как настоящие мужчины, — у боевиков, засевших на заводе, потерь было больше, чем у нашей группы, хотя они имели численное превосходство и стреляли из укрытий, а мы находились на голом пятачке. Это признание бандитов укрепило нашу решимость стоять на КПП до конца. Обороняли свой пост вплоть до перемирия. В последние дни кончились продукты. Но всё равно мы держались!” Прав солдат. Ему и его товарищам оставалось в буквальном смысле слова день простоять да ночь продержаться. Но миротворцы хорошо знали о планах командования по ликвидации бандитской группировки в Грозном, о критическом положении выдохшихся “духов” во второй половине августа и мощном потенциале федеральных сил, сосредоточенных для нанесения контрудара. И преподнесли собиравшимся делать ноги боевикам роскошный подарок, о котором те даже не мечтали...
В палатке, где по просьбе военных корреспондентов собрались офицеры, — волнующий час воспоминаний. О том, что дорого изболевшемуся на войне сердцу, что никогда не изгладится из памяти, в чём проявляется русский дух и русский характер. Вот из уст майора Сергея Иванова звучит похвала командиру бригады полковнику Юрию Денисову, согретая теплом мужского уважения: “К вечеру, бывает, ног под собой не чуешь, а комбрига никакая усталость не берёт. Работает, как боевая машина с большим запасом топлива. Везде поспевает, жестко контролирует обстановку в подразделениях. В августе, когда тут был настоящий ад, вообще забыл, что такое сон. А как он переживал за каждого погибшего, старался помочь бойцам, оборонявшим блокпосты и “Минутку”. Там было очень трудно с продовольствием и водой. И комбриг берёт на себя непосредственное руководство операцией по деблокированию. Дважды возглавлял штурмовые отряды — шёл в боевых порядках, рисковал жизнью наравне с солдатами... Мы уже успели познакомиться с Денисовым и могли добавить ещё штрих к портрету комбрига. Во все горячие командировки Юрий Иванович берёт с собой альбом — семейную реликвию. На старых фотокарточках — три поколения потомственных защитников Отечества. Прадед — полный георгиевский кавалер. Боевые ордена — у деда и у отца, — участников Великой Отечественной. На последней странице — заповедь: “Доблесть родителей — наследство детей. Дороже этого наследства нет на земле других сокровищ. Каждый шаг, каждое деяние запечатлевайте в памяти и сердцах детей и внуков ваших”. Память... Она — как безсменный часовой, поставленный на пост совестью охранять те святыни в душе, на которых закаляется чувство воинского долга, питающее отвагу и мужество, верность присяге, готовность выполнить боевой приказ. Никогда не забыть рано поседевшим ветеранам бригады подвигов погибших и оставшихся в живых сослуживцев. Они всегда будут равняться на командира батальона майора Игоря Бунина: получив в бою множественные осколочные ранения, тот отказался от госпитализации и продолжал управлять огнём — перевязанный простынями, потому что бинты не могли остановить кровотечение. Будут восхищаться стойкостью комроты старшего лейтенанта Александра Ерёмина, который вытащил из-под огня тело убитого офицера, сам был тяжело ранен — пуля прошла в вершке от сердца, не разрешил вколоть себе промедол, командуя штурмовой группой, привёл её к базе. Не раз вспомнят о том, как старшина Денис Соловьёв и лейтенант Александр Буженин ночью проникли в тыл врага, подобрались к опорному пункту и, забросав его гранатами, вдвоём уничтожили около тридцати “духов”. Будут, отдавая дань геройству, поминать третьим тостом механика-водителя БМП рядового Ивана Драного, пытавшегося с перебитыми ногами вывести подожжённую машину и её погибавший экипаж в безопасное место. Всех павших товарищей и подчинённых будут до конца дней своих вспоминать. Поминать... Мы беседовали в палатке, а рядом, у входа, стоял скромный памятник из белых плит с именами убиенных на поле брани солдат и надписями “Вечная память”. Памятник, увенчанный красной звездой. У подножья — звездочка из патронов, цветы, сигареты россыпью. Такие памятники из бетонных плит, из листов металла я видел на территории каждого подразделения бригады. А в палатках и казармах — койки с опоясками из простыней поверх одеял. Имена на них сигаретами выложены (не докурили фронтового табаку, не доцеловали невест и жён юные мальчики и мужики своими горькими обветренными губами), у изголовий — фотографии, стопки писем, тельняшки, образки с ликами Спасителя, Пресвятой Богоматери, Святого Георгия Победоносца. СИМВОЛ ВЕРЫ, ЛЮБВИ, ТОВАРИЩЕСТВА. Майор Снатин рассказывает: “ — Увольняем осенью солдат, а у них и формы-то приличной нет, — та, в которой воевали, застирана, латана-перелатана. Кто-то из тыловиков предложил: “У кого нет денег, пусть родители вышлют — купим вам цивильное, чтоб не позорились в лохмотьях. Нового обмундирования на всех не хватит”. А они — со страшной обидой: “Нет уж, уйдём на дембель в том камуфляже, какой имеется. Мы — не бомжи, и стыдиться нам нечего. Всегда говорил: сильнее нашего, российского, солдата, нигде в мире нет. А какие души у них, — рабоче-крестьянских парней! Все памятники в бригаде по своей инициативе и своими руками сделали солдаты. И ни разу не было случая, хоть с куревом у бойцов напряжёнка, чтобы кто-то стащил оттуда сигарету или бутылку минералки. Ведь это — святое! И ещё об одном скажу. Отправляясь на “Минутку”, ребята взяли с собой красный флаг. Надпись на нём: “Победителям социалистического соревнования” или “Бригаде коммунистического труда” — что-то в этом роде. Нашли его на одном из разбитых предприятий, сохранили. А в дни боев солдаты сшили два триколора. И выставили вместе с кумачовым в окна. Один из этих флагов хранится в моем батальоне. Для нас он — Боевое знамя бригады. Настоящего при формировании соединения, как положено по уставу, от имени президента нам так и не вручили, и до сих пор не сподобились...”
Бой обещал быть не маленьким. В районе “Минутки”, куда военные держали путь, орудует Хаттаб, он же “черный араб”. Ударная сила банды — наёмники. Это не пастухи с гор — противник покрепче. Задача отряда — захватить две девятиэтажки, оборудовать там опорные пункты и, действуя по обстановке, крепко сковать неслабого противника. Операция была хорошо продумана и подготовлена — в штабе бригады не дилетанты собрались. Маршрут движения — вдоль железной дороги, “духам” и в голову не придёт, что военные могут ловко прозмеиться окольным путем. Боезапас, вода и продукты — на пять суток. Моральный настрой — только победа. Повезло. На все сто удался манёвр. Дошли без шума. Без шума заняли дома. Успели оборудовать позиции, организовать систему огня, выставить сторожевое охранение — всё по науке.
И началась эпопея под названием “Минутка”. Через неделю непрерывных позиционных боев “минутка” та — стала казаться вечностью. Иссякли запасы продуктов и воды. Пили дождевую, из лужи. Черпали из сливных бачков в санузлах, нацеживали из простреленных труб в подвале. Кипятили по пять раз кряду, фильтровали через ИПП. Глотали её, мутную, мерзкую на вкус. В часы затишья между боями охотились на воробьёв и собак, жевали отвратное мясо. И продолжали драться. Под давлением обстоятельств, для укрепления узла обороны, заняли ещё одну девятиэтажку. Вскоре с помощью жёсткого натиска штурмовых групп и военной хитрости им подбросили БК и воду в канистрах — всю её отдали раненым. Кудасов и Мезин были довольны подчинёнными. В те дни у бригады появилось Знамя. Два флага сшили сами солдаты из простыней. Краску нашли в разбитых квартирах. Вместе с кумачовым как раз по одному на дом. Рассказывает полковник Евгений Кудасов: “Кажется, это были последние переговоры перед замирением. Выхожу к “командующему сектором”. А у него уже столик накрыт — белый хлеб, жареная картоха, свежая зелень, “пепси”. “Угощайся, командир!” — приглашает. — “Спасибо, сыт... Давайте ближе к делу. У вас, господин “командующий”, какое звание?” — “Я, — выпятил грудь, — бригадный генерал”. — “Нет, воинское звание, если служили в армии!” Помялся: “Сержант”. — “Ну так вот, — говорю, господин сержант, хреново вас тактике учили. При наступлении во время боя в городе необходимо как минимум пятикратное превосходство. У вас его нет. Но даже при десятикратном вы нас не возьмёте...”. Тут гляжу, из подъезда, пользуясь случаем, выскакивает невысокий солдатик с флягой и бегом к луже, воды набрать. Грязный, оборванный, жалкий с виду. “И вот с такими мы воюем?!” — удивлённо восклицает чеченский “командующий”. — “Да, и с такими тоже”. А сам думаю: не беда, что ростом не вышел, он духом крепок, с ним пропитанное порохом Знамя и позицию свою на “Минутке” он тебе, матёрому, не сдаст”. Рассказывает подполковник Владимир Мезин: — Мы провели на “Минутке” почти три недели. Оставили её не по своей воле. Никогда не забуду, как выходили из подъездов мальчишки. Каждый держал за кольцо гранату. Устроят “духи” провокацию — живыми не сдаваться, постановили на солдатском вече. Провокаций не было, был позорный обыск. Вроде по условиям соглашений, подписанных за нашими спинами. Шмонали, как последних зэков... Такого позора наши войска не знали, наверное, за всю свою историю. И всё равно утерли нос бандитам. Они потребовали, чтобы мы эвакуировались на предоставленных автобусах с белыми флагами. А мы по приказу комбрига — молодец Денисов! — развернули и выставили в окна наши самостроки с надписями “ОсБрОН” и красный — победного цвета. Хотели нас морально раздавить. Не вышло. Раздавить можно людей, не способных к сопротивлению. Мы были готовы драться, вести солдат в новый бой. За войска и за Россию... Ваша правда, мужики! Вы искупили чужой позор. Над вами — незапятнанное Знамя бригады.
“Герб” подразделения, которым солдаты мечтали украсить борт командирского бэтээра, — это разгорячённый скакун копытом прижимает к земле волка с перебитым хребтом, другая нога дончака занесена над головой поверженного хищника для последнего смертоносного удара. Тоже красноречивый символ будущей победы. Глядя на рисунок “герба”, вспомнил разговор в палатке первого батальона накануне “экскурсии” на “горку”.
Под занавес (завтра уходит из Грозного последняя колонна бригады) общаемся в “кубрике” — офицерской канцелярии четвертого оперативного. 14-й БОН обустроил свою обитель... в подземелье. Когда-то на “горке” находилась точка ПВО, в пустующие катакомбы-блиндажи и заселились оседлавшие сопку вэвэшники. Условия, конечно, — хуже некуда. Въевшиеся в стены грязь и копоть (зато удобно царапать крепкие “приветствия” бандитам), всепроникающая сырость, неуютье жуткое. Даже осознав поганую, горьку правду этой войны, русский боец не падает духом. Утверждает правду своими боевыми символами. Неофициальными батальонными гербами, знаменами — самостроками. Надписями на стенах катакомб, на бортах машин — в укор политикам, ударившим и без того истерзанную Русь под дых откровенным соглашательством с сепаратистами. “ Мы сюда ещё вернёмся! ” “ Бог нам судья ” “ Уходим непобеждёнными ”
Хороший образ придумал деловито-речистый “комиссар” неприступной “горки” в мысленном споре со столичными кликушами: окровавленные, израненные защитники и стражи не изменили своему долгу и призванию. Своим символам веры. И что б там ни доказывали с пеной у рта ангажированные журналисты и кабинетные грамотеи-державоненавистники, — украденная, отнятая у военных победа была и остается плодом труда тех, кто её ковал. Судьба неласковая продиктовала в декабре 96-го им, бойцам ОсБрОНа, строки “афганской” песни на кавказский мотив: “Дела не доделаны полностью, но мы уходим, уходим, уходим, уходим”. Офицеры и прапорщики ответили в унисон: ещё не вечер, и приказ стоять на страже никто не отменял. Пока враги стреляют из засад, пока скалят зубы недобитые “волки”, будут у 101-й бригады и других частей ВВ боевые дела.
“Завтра” № 37 (302) 14
сентября 1999 г.
|
|
| Орден Дракона "ДРАКУЛА" |
| При полном или частичном воспроизведении материалов узла обязательна ссылка на Орден Дракона "ДРАКУЛА" |
Полковник Юрий Кислых
Помню, в
парке второго батальона ОсБрОН
увидел я надписи на броне
бээмпэшек: “Алёнка”, “Натаха”,
“Валера”.
Пробовали к нам
прорваться из бригады — раз,
другой, третий. Ни хрена не
получилось. Очень плотно нас
“духи” заблокировали. В жаркие
минуты запрашиваем по рации помощь,
вызывая на себя миномётный огонь.
Здорово выручали батарейцы.
Ювелирно работали, “огурцы”
ложились точно по периметру поста,
отсекая атакующих бандитов.
Прозевал их
злой “араб”, караулил в другом
месте. Вызвав Кудасова на
переговоры, сокрушался: “Мы только
собирались захватить “Минутку”, а
вы уже там. Предлагаю сдаться...”.
Аналогичное, с боевым вспылом,
предложение в ответ.
— Принесла же
нелёгкая Лебедя перед большой
охотой! — рубили о наболевшем
мужики. — Ведь все было схвачено у
нас в двадцатых числах августа.
Грозный блокировали, наводнили
войсками. Из районов скопления
боевиков мирные жители
эвакуировались. Можно было смело
крушить отряды бандитов бомбами и
снарядами. Наступая им на пятки,
долбить силами резервов. Вместе с
братьями-армейцами и верным
чеченским ОМОНом вымели бы из
Грозного всю погань. “Духи” лютуют
и кажутся удальцами в крупной стае,
когда за ними численное
превосходство. А как только
начинаешь серьёзно давить на них,
куда только гонор девается. Не
случайно бандитские главари шли на
переговоры с блокпостами. Слабо
было взять укреплённые позиции,
сломить наших солдат.
Чем больше
узнаешь иных людей, тем сильнее
начинаешь любить собак. Впрочем,
есть возражение по поводу нашего
прозвища. На войне мы не просто
верные псы. Мы — волкодавы.
Породистые, натасканные на хищного
зверя. Нам командовали “фас!”, и мы,
обливаясь своей и чужой кровью,
трепали стаи разбойников. Но нас
сажали на цепь — стоило захрипеть
волку, схваченному за горло. Раз,
другой, третий. Потом вновь кидали в
мясорубку, чтоб опять вытащить за
миг до победы. Нас хреново кормили,
ругали почём зря. Мы терпели и
продолжали делать свое дело,
которому служим. Защищали,
сторожили, боролись с врагами,
жертвуя собой. И сейчас готовы к
схватке. Только с силами дайте
собраться, покормите вволю. И не
сажайте больше на цепь, не воруйте
нашу победу...
