Застава

август, 2000

МАТЬ СОЛДАТА

Любовь Васильевна Родионова:  Общее ощущение такое, что положение в нынешней чеченской кампании лучше, чем в прошлой, но после марта, который фактически прошёл впустую, стало непонятно: чего мы выжидаем? Может быть, этого ПАСЕ боимся? У всех есть ощущение страха перед какими-то закулисными переговорами: и у солдат, и у офицеров. И все говорят: неужели опять всё зря? Ведь сколько людей положили! В ноябре, декабре, январе, феврале всё было изумительно. Военные были твердо настроены: вот на этот раз мы их точно раздолбаем! Тогда мы с Шамановым пролетели над Ханкалой на “вертушке”, и я увидела наши войска. Мощнейшая группировка – целый палаточный город! Было ощущение нашей силы – душу радовало!

А после выборов и солдаты, и офицеры почувствовали перемену. Такое ощущение, что Путина выбрали и теперь ему ничего не нужно – всё замерло. Может быть, конечно, это ложное впечатление. Но прошел месяц, два – всё стоит. Ситуация совершенно непонятная. Разгар войны. Казанцев – в отпуске, Трошин – в больнице, Шаманова – отстранили... Огромными массами солдат командуют даже не вторые, а третьи лица.

Но духовное состояние армии разительно отличается от того, что было 4-5 лет назад. Есть много людей, серьезно относящихся к вере. Я вспоминаю, когда Женя служил, он был с крестом один (я видела его и других ребят на зарядке). А теперь таких ребят очень много. И среди офицеров, и среди генералов. Вот генерал Шаманов пишет благодарность и добавляет: храни вас Бог. И если бы вы видели, как он принял крестик. Он его взял и поцеловал, и Евангелие взял.

Каждый парень в Чечне живёт с ощущением постоянной опасности, – потому у них глаза такие взрослые, настороженные. В любой момент может начаться бой. К тому же они там по пять месяцев в сырых портянках, ни разу не помывшись. На ночь зимой не раздеваются, холодно. Но они не жалуются! Они благодарят за помощь. Я ещё ни разу не слышала, чтобы кто-то сказал: “Как бы мне отсюда выбраться?”. Такого нет. Им очень сложно – тяжело, грязно, но живут они, как одна большая семья. Так вот и выясняется, кто есть кто.

Когда я приезжаю к пограничникам или армейцам, я специально их нигде не собираю. Они сами собираются. И такие радостные у них глаза! А кто-то спрашивает: а вы письма возьмёте? И бегут писать. Их много, а я одна. Единственная мать, которая ездит к ним... Это мне очень горько, – да где же вы, другие матери-то? Ведь если захотеть, то можно туда попасть.

Может быть, и есть какие-то “комитеты солдатских матерей” и другие “союзы”... Но дальше Моздока у них желания ехать нет. Тот же генерал Шаманов всегда бы пошел навстречу, как он делает это в случае со мной. Но они не хотят.

Вообще, я вам скажу, меня возмущают эти “бабские комитеты”. Там бьют себя в грудь и кричат: мы любим русский народ! Так любите его не на словах, а на деле. Да и в самой армии мощнейшие воспитательные структуры чем занимаются? Чем угодно, но только не работой с солдатами. Объединений и комитетов – море. А солдату – как было плохо, так и есть. Никому он не нужен. И выходит, что если не мы – женщины-матери, – то никто ему не поможет…

Слава Богу! – добрых людей ещё на Руси немало. Вот я поехала к директору Подольского хлебокомбината и стала ему рассказывать, как плохо живут солдаты на фронте. Он послушал меня и сразу выдал десять мешков сушек. И директор трикотажной фабрики тоже без всяких разговоров откликнулся. Или вот директора рынков. Вы знаете ведь, что такое наши рынки? Рынки наши – бандитские. И, тем не менее, выслушали меня внимательно, спросили: “Это Ваш сын погиб? Мы читали”. Я говорю: “Да, мой”. Они тогда купили фонарики, футболки, перчатки, продукты. И всё передали мне для солдат.

А про Шаманова я вот что скажу: не любят у нас людей, пользующихся всенародной любовью и уважением. Прежде всего – начальство в Москве. Этого никто не любит, ни начальство, ни Москва. И вот – началась грызня. То задвинут Шаманова в его 58-ую армию, то вернут назад. Да и вообще, совмещение – это ужасно. Нельзя совмещать несовместимое! Если он командующий 58-й армией, пусть он ей и командует, а не управляет фронтом и наоборот. Постоянная неясность: то он общий командующий, то только 58-й армией. Я знаю и других генералов, например, Макаров – неплохой генерал. Но Шаманов, – очень важно это понять, – для чеченцев это не просто генерал – это символ. Они его одновременно ненавидят и боятся. Заметьте, как только его отстраняют, сразу у наших случаются какие-то большие потери. Помните, как он сказал: “Руки прочь от российского солдата, я не дам порочить его святое имя!”. Я знаю: тысячи матерей вздохнули, наконец-то появился такой генерал!

Мне много раз приходилось встречаться с так называемыми чеченскими полевыми командирами. Что это за люди? Убийцы. Например, Арби Бараев, который детям вырывал волосы и отрезал пальцы. И когда нам говорят о “мирных жителях”, я все время удивляюсь. Моего сына, Женю, и трёх его друзей держали в подвале жилого дома. Не в лесу, не в блиндаже! И в этом доме жили женщины и дети. И если мы говорим, что эти мирные жители не причём и ни в чём не виноваты, что же они не пожалели их? А ведь не пожалели, не выпустили. И если вы спросите тех людей, которые вышли из плена, кто больше всего над ними издевался? И поэтому я сказала: для чеченцев, даже если они “мирные жители”, помощь не повезу. Господь простит меня! Моя забота – только наши солдаты.

Мы должны поступить так, чтобы бандиты и их прихлебатели почувствовали: в России есть сила, способная управлять, постоять за себя. Боюсь, что ОМОН и МВД без армии не справятся. Они и сейчас не справляются. И пока у нас будет всё это продолжаться – продажа пропусков и прочее, никогда не будет там порядка. Это все должно быть поставлено очень жестко: провинился омоновец, взял с кого-то деньги – в тюрьму. Наказывать надо немилосердно. Он зарабатывает себе деньги, а другого убивают. В армии, может быть, потому что солдатам по двадцать лет и в них ещё сильно ратное чувство, долг, верность присяге, – такого нет. Они понимают, что делают великое дело. Ценить нам надо этих ребят. И когда они вернутся, – тот, кто получил пакет этих сушек, банку сгущенки и пачку сигарет, будет помнить, что его не бросили и кто-то о нём позаботился по мере возможности. В жизни моего сына, Жени, много значил крест: по крестику мы его и нашли. Крестик-то необычный – орден мужества в форме креста. Тяжёлый крест был ему предназначен... Когда спрашивают – каким он был, я могу сказать честно и откровенно: красавцем он не был. Каким-то особо талантливым – тоже. Он – не художник, не поэт. Но он был очень верный. Верен мне, верен, как жизнь показала, присяге. Вот два его качества, о которых я хочу сказать. После его гибели два года мне настолько было больно, что я всё время думала: “Женька, Женька, что ты натворил! Лучше бы ты как-то вышел, вернулся…”. Но потом я стала понимать, что если бы он предал Веру и Отечество в Чечне, то я думала бы, что он рано или поздно и меня предаст. Ведь мать, конечно, всегда сына поймёт. Но в душе-то она всё равно будет мучаться. Я вам честно скажу, что однажды в Хорсиное, когда “вертушка”, на которой мы летели, попала под обстрел, я подумала, что это конец. И была бы рада, если бы меня там убили. Потому что это была бы прекрасная смерть. Но видно, не судьба. Вернулись.

Из беседы с Л.В. Родионовой.

("Православие-2000")