Предел "Благуша". Царский Зверинец на Соколиной горе.

Рыцарский замок "Бран". Тронный зал.

Овальный стол. Волшебная лампа "Оникс".

31.VIII.2014

31-го августа 2014-го года.

Воскресенье. 18:08

"Русский Бог"

Глава - 94

Какие-то странные и совершенно неожиданные веяния подули в моей голове. Татьяна Викторовна говорит, что я "не умею останавливаться, и этим всё порчу", но я тут никак не могу согласиться с Татьяной Викторовной. А идея, вдруг родившаяся у меня в голове такая. Там, в тёмном парке, недалеко от пруда в Скворешниках, Шатову, сильно ударив Верховенского заранее припасённым, или, может, случайно подвернувшимся под руку камнем, так что тот весь залился кровью, а остальные растерялись, удалось вырваться и убежать. И прибежал он прямо в усадьбу Ставрогиных, в дом, где и находился той ночью Николай Всеволодович. И естественно, всё ему рассказал. И в Николае Всеволодовиче – а он и так хотел спасти Шатова от рук "террористов" – проснулся гнев и, присущая ему и периодически его охватывающая в виде как бы припадков, великая Ставрогинская ярость. И он решает – мстить . . .

Но это только первый, так сказать, толчок, действий вдруг "проснувшегося" Ставрогина. А дальше Шатов вновь напоминает ему о его швейцарской теории:

– Я вас слишком давно ждал, я безпрерывно думал о вас, и вот, видите, пришёл… То есть прибежал, вырвавшись от них. Вы единый человек, который бы мог… Эх, пропадай моя душа! Ведь мы с вами… два существа и сошлись в безпредельности… и может, в последний раз в мiре…

Его уже нельзя было остановить.

– Знаете ли вы, – начал он почти грозно, пригнувшись вперёд на стуле, сверкая взглядом и подняв перст правой руки вверх перед собою (очевидно не примечая этого сам), – знаете ли вы, кто теперь на всей земле единственный Народ-Богоносец, грядущий обновить и спасти мiр именем [нового] Бога и кому единому даны ключи Жизни и [нового] слова… Знаете ли вы, кто этот народ и как ему имя?

– По вашему примеру, – ответил Ставрогин, – я необходимо должен заключить, что это народ русский… Впрочем, я ждал от вас чего-нибудь в этом роде…

– Ждали в этом роде? А самому вам незнакомы эти слова?

– Очень знакомы; я слишком предвижу, к чему вы клоните. Вся ваша фраза и даже выражение "Народ-Богоносец" есть только заключение нашего с вами разговора, происходившего с лишком два года назад, за границей, незадолго перед вашим отъездом в Америку…

– Это ваша фраза целиком, а не моя. Ваша собственная, а не одно только заключение нашего разговора… Ваша полностью. И вы бросили тогда семя в мою душу. И семя осталось и возросло…

– А помните ли другую вашу фразу? Вот она:

– "Атеист не может быть русским, атеист тот час же перестаёт быть русским" – помните это?

– Да? – как бы переспросил Ставрогин.

– Да? Вы спрашиваете? Вы забыли? А между тем это одно из самых точнейших указаний на одну из главнейших особенностей русского духа, вами угаданную. Не могли вы этого забыть? Я напомню вам больше, – вы сказали тогда же:

"Неправославный не может быть русским".

– Я полагаю, что это славянофильская мысль.

– Нет, нынешние славянофилы от неё откажутся. Нынче народ поумнел. Но вы ещё дальше шли: вы веровали, что    р и м с к и й    к а т о л и ц и з м     уже не есть христианство; вы утверждали, что Рим провозгласил Христа, поддавшегося на третье дьяволово искушение, и что, возвестив сему свету, что

Христос без царства земного на земле устоять не может,

католичество тем самым – провозгласило Антихриста – и тем погубило весь западный мiр…

… Это так. Но потом вы пошли совсем далеко. Вы сказали, что если бы математически доказали вам, что истина вне Христа, то

вы бы согласились лучше остаться со Христом, нежели с истиной.

Говорили вы это? Говорили?

– Но позвольте же и мне, наконец, спросить, – возвысил голос Ставрогин, – к чему ведёт весь этот… экзамен? Вы что, до сих пор настаиваете, что мы вне пространства и времени?

– Молчите! – вдруг крикнул Шатов. – Я глуп и наивен, но погибай мое имя в смешном! Дозволите ли вы мне повторить перед вами всю главную вашу тогдашнюю мысль… О, только десять строк, одно заключение.

– Повторите, если только одно заключение…

Ставрогин сделал движение взглянуть на часы, но удержался и не взглянул.

Шатов пригнулся опять на стуле и на мгновение даже, опять было поднял палец.

– Ни один народ, – начал он, как бы читая по строкам и, в то же время продолжая грозно смотреть на Ставрогина, – ни один народ ещё не устраивался на началах науки и разума… разум и наука в жизни народов всегда, теперь и с начала веков исполняли лишь должность второстепенную и служебную; так и будут исполнять до конца веков. Народы слагаются и движутся с и л о ю и н о ю , повелевающею и господствующею, но происхождение которой неизвестно и необъяснимо. Эта сила есть

сила неутолимого желания дойти до конца и в то же время конец отрицающая.

Эта сила безпрерывного и неустанного подтверждения своего бытия и отрицания смерти. Дух жизни, как говорит Писание, "реки воды живой", иссякновением которых так угрожает Апокалипсис. Начало эстетическое, как говорят философы, начало нравственное, как отождествляют они же.

"Искание Бога" – как называю я всего проще.

Цель всего движения народного, во всяком народе и во всякий период его бытия ("всех времен и народов", как говорит Леонид Донатович, – Л.Д.С-Н), есть единственно лишь    и с к а н и е    Б о г а .    Бога своего, непременно собственного, и вера в Него как в Единого Истинного. Бог есть синтетическая личность всего народа, взятого с начала его и до конца. Никогда ещё не было, чтобы у всех или у многих народов был одни общий Бог, но всегда и у каждого был особый.

Признак уничтожения народностей, когда боги начинают становиться общими ("безродный космополитизм" – Л.Д.С-Н). Когда боги становятся общими, то умирают боги и вера в них вместе с самими народами.

Чем сильнее народ, тем особливее его Бог.

Никогда не было ещё народа без религии, то есть без понятия о добре и зле. …"

А что, действительно. Самое интересное, что не один Шатов или Ставрогин всё это заметил. Например, в романе словенского писателя Драго Янчара "Северное сияние" нечто подобное об особенном Боге русских заметил и чешский инженер Ондра и объяснял это герою романа Эрдману. Объяснял ничуть не хуже Николая Ставрогина:

– Что же касается этого вашего русского, как, простите, вы его назвали?..

– Федятин.

– Вот-вот, Федятин. Что же касается этого Федятина, то тут всё очень просто. Это так называемый Божий человек, блаженный. В России до большевистского переворота их было тысячи, десятки тысяч, каждая деревня хоть одного имела. Ходят эти странники Божьи по земле и провозглашают Воскресение Христово. Никто их не трогает, ибо это люди Божьи, а когда впадают в транс, то бьются в падучей и видят некие апокалиптические картины или что-то в этом роде. В основном это неграмотные мужики,

однако, в предреволюционные годы это русское безумие охватило и высшие слои общества. Слыхали вы о Распутине?

– Да.

– Ну, так вот, Распутин и был одним из них. Не без его участия всё окончательно обезумело и захлебнулось в крови в этой их России. …

– Были времена, когда эти люди божьи разжигали настоящие массовые психозы, – продолжал Ондра. – Самоистязание и ритуальные оргии, голые по камням и терниям – чёрт знает что творили. Бог мой! И это зовётся у них христианством! Нет, – резко махнул рукой Ондра, – нам, европейцам, и не представить такого безумия. Даже Христос у них Другой. Темный Христос. Разумеется, не в прямом смысле, а я Его таким представляю. …

– Меня, – говорит Эрдман, – поразило, что моравский инженер, приехавший сюда, в Марибор (город на границе Словении и Австрии, – Л.Д.С-Н) налаживать станки, и постоянно вспоминающий о своей деревушке, размышляет о таких вещах.

– Как же не размышлять, когда их и у нас полно.

– Божьих?

– Русских, – сказал он, – но и Божьих среди них, разумеется. Вы не представляете себе, сколько их после большевистской революции хлынуло из тех степей, из-за широких рек и разлилось по Европе! Пароходы в Константинополе ломились от господ, попов, мужиков и белогвардейцев. Вся Европа провоняла их православием и ладаном. …

– Интересно, – думает Эрдман, – интересно и образно говорит Ондра, однако, слишком уж общо и не совсем то, что меня интересовало. Конечно же, всё можно объяснить и так, но меня интересует, что собой представляет Божий человек. Учёные упорно бьются над вопросами телепатии, внушения и тому подобными, одержимо разыскивают людей с медиумическими способностями, но отчего-то никому не придёт в голову исследовать под микроскопом такого вот блаженного, подвергнуть анализу такого вот Федятина". Изначального человека.

Ведь Федятин – это мир иной. Я не сомневаюсь в этом, ибо тем утром, когда я его встретил, что-то меня встревожило, я не знаю, что именно, нечто такое, чего я не могу постичь разумом (!!! – Л.Д.С-Н).

И сейчас, когда он блуждает по городу, который всё же нечто иное, чем его Поволжье, или откуда он там взялся, осознаёт ли он, что вокруг совершенно другой мир? Что кругом всё переменилось?

Ведь, судя по его облику и жестам, по его взгляду, он знает, что ничего не изменится. Неизменным останется то, что он несет глубоко в себе.

Конечно, можно смотреть на вещи и с точки зрения кабатчика, мол, несколько странный псих, но в сущности, всего лишь слюнявый пьяница и придурок. Но стоит мне именно так подумать, как возникает вопрос: почему именно он встал на моем пути в то новогоднее утро, почему в первый день года кричал он свое "Христос Воскресе!" всем встречным и поперечным.

Кроме того, по-моему, у них эти праздничные дни как-то иначе распределены. Возможно, его что-то взволновало: всеобщее веселье, яркие окна, пьяные на улицах. Одного мне не понять никогда: почему я должен был его встретить?"

Да, это всё потрясающе: "Народ-Богоносец" Ставрогина и Шатова, "Божий человек" словенца Йозефа Эрдмана, русский, другой, "Темный Христос" чеха Ондры. И то, что я, тогда, в мой Богородский и Сокольнический период в качестве Ночного сторожа сидел в Сокольниках в старинной деревянной помещичьей усадьбе, от которой ныне остались одни сгоревшие развалины… –

и ночи напролёт переводил роман словенского писателя Драго Янчара "Северное сияние", отрывок из которого о русском Божьем человеке Федятине и привёл сейчас, привёл – чтобы подтвердить размышления Шатова-Ставрогина и самого Достоевского о том, что "чем сильнее народ, тем особливее его Бог".

Да, сильно повезло мне тогда, в году 1989-м! Надо же! – сидеть ночами в старинной усадьбе над прудом и переводить романы. Тишина. Никого нет. Только библиотечный рыжий кот, со второго этажа, спит на диване, да через каждые примерно 15 – 20 минут прогремит, спускаясь с горки, трамвай 4-ка или 7-ка, идущий из Богородского к Сокольнической заставе.

Но однажды грохот был каким-то другим. Это было зимой, за окном был мороз и очень сильная метель. Я, устав от перевода, в журнале "Наше наследие" читал статью о. Сергия Булгакова, где он писал о том, что Лермонтова, конечно же, убили слишком рано. Что он подходил к пику своего творческого гения. И дальше он должен был написать нашего русского Фауста и его битву с Мефистофелем. Но те поняли, что это будет! – и убили . . .

Да, наверное, это действительно так. Но в Истории ничего не пропадает. И нашего русского Фауста ещё не раз напишут другие русские писатели. Фёдор Достоевский напишет "Бесы", где Фауст Ставрогин борется с Мефистофелем Верховенским, а Михаил Булгаков напишет "Мастера и Маргариту", где Мастер борется, как ни странно, не с Воландом, а, извините, с критиками Берлиозом, Латунским и Авербахом, которые, простите, будут пострашнее Воланда, Коровьева и беса убийцы Азазелло, вместе взятых . . .

+ + +