Предел "Благуша". Царский Зверинец на Соколиной горе.

Рыцарский замок "Бран". Тронный зал.

Овальный стол. Волшебная лампа "Оникс".

29.VIII.2014

29-го августа 2014-го года. Пятница. 17:44

Нерукотворенного убруса

Господа нашего Иисуса Христа

"Граф Дракула"

Глава - 92

Интересно, что дальше в своей книге "Достоевский" Людмила Сараскина пишет о дуэли беса в образе человека Петра Верховенского и некоего человеческого демона – Николая Ставрогина. Конечно, тут у наших православных возникает множество вопросов: как же так?! – бес борется с демоном?! Ведь демон это же тоже бес, только, в данном случае, бес мрачный. Но я думаю, что это возмущение наших ревнителей несколько не то что несправедливо, но преждевременно, что ли… Ведь духовную сущность, овладевающую такими личностями как Печорин или Ставрогин, действительно лучше назвать Демоном. Да и сам, как его величал Достоевский, "господин Лермонтов" тоже так считал. И не только про них, но, наверное, и про себя. А Петра Верховенского Демоном как-то никак назвать не получается. Даже и портреты обоих всё это подтверждают. Вот портрет человеко-демона – Ставрогина. Он входит в салон имения своей матери, Скворешники:

"Как и четыре года назад, когда я в первый раз увидел его, – живо повествует рассказчик, – так точно и теперь был поражён с первого на него взгляда. Я нимало не забыл его; но, кажется, есть такие физиономии, которые всегда, каждый раз, когда появляются, как бы приносят с собой нечто новое, ещё не примеченное в них вами, хотя бы вы сто раз прежде встречались. По-видимому, он был всё также, как и четыре года назад: так же изящен, так же важен, так же важно входил, как и тогда,

даже почти так же молод . . .

Лёгкая улыбка его была также официально ласкова и также самодовольна; взгляд так же строг,

вдумчив и как бы рассеян.

Одним словом, казалось, мы вчера только расстались. Но одно поразило меня: прежде хоть и считали его красавцем, но лицо его действительно "походило на маску", как выражались некоторые из злоязычных дам нашего общества. Теперь же, – теперь же, не знаю почему, он с первого же взгляда показался мне решительным, неоспоримым красавцем, так что уже никак нельзя было сказать, что лицо его походит на маску. Не оттого ли, что он стал чуть-чуть бледнее, чем прежде, и, кажется, несколько похудел? Или, может быть, какая-нибудь новая мысль светилась теперь в его взгляде?"

Дальше там по ходу "пиесы" происходит некоторый крайне драматический момент, но я его опускаю. Скажу только, что в такой момент любой человек растеряется, вздрогнет, или хотя бы заморгает. Но не таков наш принц Гарри:

"Он не смигнул даже глазами и пристально смотрел на мать, – продолжает рассказчик. – Ни малейшего изменения в лице его не последовало. Наконец он медленно улыбнулся какой-то снисходительной улыбкой и, не ответив ни слова, тихо подошёл к мамаше, взял её за руку, почтительно поднёс к губам и поцеловал . . . . .

. . . Он продолжал молчать. Поцеловав руку, он ещё раз окинул взглядом всю комнату и, по-прежнему не спеша, направился прямо к Марье Тимофеевне (блаженной, и даже несколько уже сумасшедшей хромоножке, – Л.Д.С-Н). Очень трудно описывать физиономии людей в некоторые мгновения. Мне, например, запомнилось, что Марья Тимофеевна, вся замирая от испуга, приподнялась к нему навстречу и сложила, как бы умоляя его, пред собою руки; а вместе с тем вспоминается и восторг в её взгляде, какой-то безумный восторг, почти исказивший её черты, – восторг, который трудно людьми выносится. Может, было и то и другое, и испуг и восторг; но помню, что я быстро к ней придвинулся (я стоял почти подле), мне показалось, что она сейчас упадёт в обморок".

Это, так сказать, портрет и некая даже "живая картинка", характеризующая нашего принца Гарри, который, правда, здесь больше похож не на героя "безсмертных английских хроник", а на графа Дракулу, в изображении Брэма Стокера. Но то, что ко всему этому подходит определение "Демон", а не бес, кажется, ни у кого не вызывает сомнений. Ведь кровь человеческую совсем не обязательно "пить", высасывая её из вены жертвы. Можно ведь жертву

"обезкровить" и психологически,

и она, жертва, просто "высохнет" и умрёт. Собственно, именно этим и занимался главный герой романа Достоевского – Николай Ставрогин. А это и есть мучительство и вампиризм, это и есть, если так можно выразиться, – "психологический вампиризм".

Я тоже знаю одного такого "графа Дракулу", для которого власть над людьми, их полнейшее психическое подчинение своей воле и есть единственная цель и смысл жизни. Но психология – психологией, а, однако, этот наш русский современный граф Дракула более всего всегда интересовался вопросами крови. Вот, например, в романе Брэма Стокера "Дракула" есть такое место: "В Библии есть такие слова: "Кровь это жизнь". Так вот, наш герой – не герой Достоевского, и не герой Брэма Стокера, а "наш герой", т.е. герой нашего Романа всегда очень и очень даже часто любил повторять эту формулу. Кровь всегда интересовала его особенно. Я лично думаю, что он не только потомственный палач, но и потомственный вампир. Ибо среди большевиков, несомненно, были настоящие вампиры. Один из них – возможно, главный, – до сих пор лежит в жертвенном храме Молоха на Красной площади… Впрочем, вампиры были всегда. Вот что говорит охотник за вампирами из романа Брэма Стокера "Дракула" профессор Ван Хельсинг:

– Ибо, позвольте вам заметить, вампир известен повсюду, где жили люди. В Древней Греции, в Древнем Риме, он процветал в Германии, во Франции, в Индии, даже в Китае. Даже там по сей день боятся вампира. Он следовал по пятам за исландцем-берсерком, за дьяволами-гуннами, славянами, саксонцами, мадьярами…

Но что самое ужасное: вампир продолжает жить и в наше время. Просто от старости он не умрёт; он будет процветать там,

где сможет упиваться кровью живых.

Более того, мы видели, что он способен возвращать себе молодость, его жизненные функции восстанавливаются и словно обновляются, когда он в изобилии обеспечен своей особой пищей… Сила его руки равняется силе многих (Ставрогин был очень сильным, – Л.Д.С-Н).

Он может обращаться в волка (Ставрогину и обращаться не надо было, он и был "волком", – Л.Д.С-Н). Он может обращаться в летучую мышь… Он может облекать себя туманом (это уж точно, – Л.Д.С-Н). Он ходит с лунными лучами, как мириады пылинок, проскальзывать в приоткрытую на волос дверь склепа. Он может входить и выходить беспрепятственно…". А дальше Ван Хельсинг говорит очень важную вещь:

"Он не может поначалу войти никуда –

лишь по зову кого-нибудь из домочадцев,

но потом он волен приходить когда пожелает… Есть предметы, которые лишают его силы: уже известный вам чеснок, а также освящённый предметы, например,

это Распятие, находящееся всё время с вами.

Есть и другие, о которых я вам расскажу, поскольку они нам могут понадобиться в дальнейших поисках. Ветка шиповника на гробе не даёт ему вылезти; если выстрелить в гроб освящённой пулей (серебряной, – Л.Д.С-Н), это убьёт его, и он будет мёртв по-настоящему, но и отделение головы тоже приносит покой, что мы видели своими глазами…".

Ну, не знаю, как насчёт летучей мыши, но туману, причём кровавого, герой наш, уже современный "Принц Дракула" всегда умел напустить. Именно "кровавого". Ибо, повторяю, главным интересом его жизни, кроме власти над людьми, была человеческая кровь и её свойства. При упоминании о крови, у него даже ноздри начинали трепетать, это особенно замечал его главный в то время оппонент… А сейчас этот оппонент и ещё один его друг, – поехали туда, в сражающийся Донецк и встречаются там со Стрелковым и Моторолой… Я же, по инициативе Сергея Фомина, совсем недавно, 21 августа 2014 года, в четверг, там, в виноградной беседке сада Сергея Владимировича, встречался ещё с одним нашим великим русским "графом Дракулой" – Андреем Алексеевичем Щедриным, под псевдонимом Николай Козлов, пишущим о кровавых человеческих жертвоприношениях.

Кровь, красная людская кровь его интересует . . .

Читатель спросит: "А какое отношение это всё имеет к герою Достоевского Николаю Ставрогину?" И я отвечу:

– А вы вчитайтесь в этот образ, и тогда сами увидите . . . .

+ + +