Кафе "Шоколадница" на Щербаковской,

недалеко от ст. м. "Семёновская"

23.V.2014

23-го мая 2014-го года

Пятница. 18:16

 

"Бесы"

Глава 12

 

Тут теперь по каналу "Россия-1", или "Россия HD", не помню точно, рекламируют нам новый, из серии "Русская классическая литература" или "Русская классика" – как-то так звучит, – телесериал с каноничным названием

= Б Е С Ы =

по одноименному роману Фёдора Достоевского. Причём, название телесериала написано ярко-красной кровавой краской. И тут же дают некоторые кадры. Вот, весь потный, в страшном возбуждении Пётр Верховенский кричит Ставрогину:

– Мы пустим такую смуту,

какой никогда ещё не видела матушка Россия!

И Ставрогин, обнажая белые и ровные искусственные зубы, длинно и насмешливо смеётся. Хохочет радостно, и насмешливо глядя на этот припадок Петра Верховенского. Я, конечно, не согласен с такой трактовкой образа Ставрогина. Ибо, как я всегда чувствовал, Николай Ставрогин, по природе своей – некий граф Дракула, страшно талантливый и страшно пустой одновременно. Помню, Лёша Широпаев рассказывал нам, как он в театре "Моссовета", кажется, а может, и "Сатиры", смотрел постановку "Бесов"

– И вот, – говорит, – вдруг за полупрозрачной перегородкой, изображающей некую закулису, появляется страшная, неживая тень, которая движется к сцене, как кукла или манекен, и ты видишь, что это – живой мертвец!

Именно эта трактовка Ставрогина, как "живого мертвеца", у которого уже давно нет никаких человеческих чувств. То есть трактовка некоего, повторяю, графа Дракулы, который живёт исключительно своими злобными капризами и паранормальными фантазиями: захочу, выброшу противника в картах, в окно; захочу, совращу; захочу, убью; захочу, схвачу за нос; захочу, укушу за ухо… То есть у Ставрогина только один единственный закон – закон моего хотения, часто маниакального, дьявольского.

Вообще, я должен сказать, что, по-моему, весь Достоевский – это какая-то русская издёвка над классической немецкой литературой. Ибо у героя Вольфганга Гёте Фауста были же какие-то благородные чувства. Даже любовь к Маргарите была. Правда, он её быстро разлюбил и даже, по-моему, из тюрьмы не особенно хотел вытаскивать. И вот, Достоевский читает всё это, и пишет своего, так сказать, Фауста – Николая Ставрогина, у которого любовь уже заменяют свои собственные желания – капризы, где двигательной силой любого деяния является один единственный принцип:

– Я так хочу !

Причём, это "хочу", как я уже писал, может носить, и чаще всего носит характер ярко маниакальный. Если бы Достоевский пошёл дальше по логике этого образа, то он пришёл бы к некоему графу Дракуле, только Дракула у него был бы не классическим вампиром, а вампиром, так сказать, психологическим, вампиром, которому доставляет наслаждение обманывать, мучить и мстить. Ибо не имея живых человеческих чувств, он мстит людям за то, что те могут испытывать сострадание и любовь.

Интересно, что немецкие теоретики сверхчеловека или "белокурой бестии" – ненавидели Достоевского. И хотели уничтожить русских ещё и потому, что раз в России такие вот типы, как Ставрогин, становятся главными героями безсмертного эпоса, то Россия и русский народ должны быть уничтожены.

Вы когда-нибудь задумывались, почему Геббельс или Розенберг приходили к таким выводам. Да что там Геббельс. Ведь и Ницше всей своей теорией "по ту сторону добра и зла", где-то в глубоких тайниках души должен был ненавидеть своего "единственного учителя". Ибо для Ницше было важно сделать из Ставрогина – ту самую "Белокурую бестию", которая уже и есть и герой, и Бог, одновременно. Ницше, как позже и Камю, наверняка, очень внимательно всматривались в Сраврогина. Ибо ведь всего лишь один шаг осталось сделать, чтобы стать сверхчеловеком. Надо было только перестать мучиться, и перестать по ночам всматриваться в затемнённый угол своей комнаты. И тогда всё. Тогда "Бог умер", и на его место встал я – Николай Ставрогин. А раз так, то надо незадумываясь принимать предложение Петра Верховенского и стать Новым Иваном Царевичем

– И возопиет народ! И возжаждет правды, И потребует порядка! И тогда мы покажем ему вас.

– Кого?

–Вас, вас, Ставрогин.

– Самозванца? – удивлённо уставился Николай на одержимого.

– Зачем Самозванца? Нового Иван Царевича! Красавца! Вас, Ставрогин, Вас!

Как написана это главная, кульминационная сцена романа? А написана она так, что читатель ясно видит, что Ставрогин смотрит на Верховенского как на одержимого. И хотя сам он уже смертельно болен, хотя сам истребил, выжег свою человеческую душу, он ненавидит этого одержимого безумца. Меня спросят, а где че здесь пародия на Гёте? А вот где: я уже писал, что у Гёте его герой Фауст, всё же ещё обладает многими, как позже стали выражаться: "моральными качествами". А Ставрогин таковыми уже не обладает. Для него уже нет ни Добра, ни Зла. Именно поэтому, и именно этому Ницше "учился" у Достоевского. И именно поэтому в душе он ненавидел своего учителя. Потому что по Ницше Достоевский не сделал главного и последнего шага. Он не до конца отбрасывал эти филистёрские буржуазные химеры под названием "добро" и "зло". Да нет никакого "ДОБРА" и "ЗЛА", а есть только и исключительно мое желание и моя прихоть. Хочу убивать, значит иду и убиваю! Ибо я Господин. Более того, я – Господь, ибо никакого другого Господа нет. И Дьявола никакого нет. Нету, и всё! А что есть? А

есть только мое "Я", имеющее право на всё.

Почему же, Леонид Донатович, вы полагаете, что Ницше в душе ненавидел Достоевского. Почему? А вы, уважаемые читатели вспомните, чем кончил Николай Ставрогин. Кстати у него очень интересная фамилия. Ведь Ставрос – это по-гречески Крест. То есть он был Христианином. А кем стал? А стал он СТАВ-РОГИНЫМ. То есть подчинился Рогатому. Но даже Став-рогиным, в глубине своей души, как и все герои Достоевского, понимал, что он изменил своей человеческой сущности. И – повесился.

Но для Ницше такой конец героя невозможен. Герой должен убивать, и при этом ничего не чувствовать, или чувствовать только глубокое удовлетворение… Вот почему немецкий поэт и философ Фридрих Ницше глубоко в душе ненавидел своего "единственного учителя" Фёдора Достоевского . . . .

Да и по-другому и быть не могло. Ведь не даром же говорят: где русскому радость – там немцу смерть . . . .

+ + +