Итальянский ресторан "Манджонэ"

в Семёновском Трогово-развлекательном Центре

16.VIII.2014

16-го августа 2014-го года

Суббота. 17:44

Плащ из лондонского сукна

Глава - 80

Революция или, если хотите, "контр-революция" будет длиться очень и очень долго. Может, лет эдак 20-ть. Ибо "они" очень хорошо понимают, что: или Стрелков – или Чубайс, или Моторола – или Ротшильд, или Бабай с Виктор Дмитричем – или же Раппопорт с Дворковичем, иными словами, или Иван Грозный с Опричниной – или Курбский с жидовствующими, то есть, в конечном итоге, или Православие – или Жидовство – все они это очень и очень хорошо понимают. Лучше нас, простых и наивных. Ибо отец их, как известно, – диавол.

Там, в Донецке и Луганске сняли и заменили всех до единого "московских ставленников". В Луганске Болотов ушёл якобы по ранению, в Донецке Стрелкова заменили на местного Кононова, и в заместители ему, как в насмешку, дали другого Стрелкова – теперь Николая. Разумеется, местного. Убрали также из Премьер-министров москвича Бородая. В общем, полнейший переворот и замена всех "москалей" на местных. Самое интересное то, что этот "местный переворот" инициирован из Москвы. Они испугались трёх вещей:

1. Русского национального радикализма – русского "фашизма".

2. Монархизма – т.е. "инопланетянства" Игоря Стрелкова.

3. Антиолигархизма – т.е. самого настоящего социализма, только русского, а не еврейского.

Иными словами, если "эти" – Стрелков, Бородай, Болотов и другие продолжали бы оставаться у власти в Луганске и Донецке, то в мире начались бы "необратимые процессы", да такие, каких, может, ещё никогда и не было. Во всём мире началась бы национальная социал-монархическая истинно (а не псевдо) – народная "фашистская" революция. И "они" – Ротшильды и Рокфеллеры – очень и очень хорошо это понимают…

Ибо революция, как и "контр-революция" – т.е. "реакция" – они же вечны.

Но вернёмся к "нашим", т.е. к достоевским бесам. Очень интересно и показательно то, как увидев, что все остальные члены первой тайной "пятёрки" к радикализму ещё не готовы, Спешнев поспешил "пятёрку" распустить. По этому поводу автор книги "Достоевский" пишет: "Спешнев первым произнёс

слово "восстание", вокруг которого всё вертелось,

и увидел, что все против. Наутро после собрания он сжёг свой план и решил прибегнуть к уже испытанной тактике – сделать спорным вопрос о целях, и на разногласиях резко выйти из пятёрки. … Спешнев, – говорит Мобелли, – критически отозвался о нашей затее, назвал её охотой за местами ("chasse aux places"), желал молодым людям (мне и Львову) всякого счастья и отказывался от предложения, говоря, что он связан другими условиями, более положительными… Львов до самого ареста имел неясное подозрение, будто Спешнев нарочно расстроил общество, потому что

имел уже организацию

с определённой целью, и "что он нас потому не хочет иметь с собою,

чтобы быть у себя первым".

Он, – пишет Людмила Сараскина, – ожидал от партнёров полной откровенности, но сам оставался закрытым. Хотел создать тайное общество с Центральным комитетом и партийной дисциплиной, но

не признавал никакой обязанности для себя лично."

Что же мы тут видим? А видим мы, несомненно, то, что:

1. у Спешнева уже была "тайная организация"

2. целью её было восстание, захват власти и установление диктатуры

3. Диктатором должен быть Спешнев

А все остальные – Мобелли и Львовы – должны ему безпрекословно подчиняться.

Дальше Людмила Ивановна пишет очень интересную и, может быть, самую важную вещь: "Петрашевский часто жаловался на с к р ы т н о с т ь Спешнева, говоря, что

он всегда хочет казаться не тем, что есть"

(!!! – Л.Д.С-Н). . . . Расстаться с образом    " т а и н с т в е н н о г о    г о с т я "    Спешнев не мог – игра зашла далеко, маска приросла к лицу; выйти из роли можно было только выйдя из общества.

Он был обречён на лицедейство.

("шарлатанство", как называл эту игру Бакунин); оно становилось тем более увлекательным, что обретало дыхание подлинной жизни, имитировало дело и деятельность, вовлекало в свою орбиту новых сторонников, поклонников, конфидентов.

Лучше всего ему удавался    п с и х о л о г и ч е с к и й    п о е д и н о к    с глазу на глаз,

имевший вид сокровенной беседы.

Почерк "обаятельного обольстителя", явленный благодаря письмам и показаниям (соратников, – Л.Д.С-Н) мог остаться единственным известным образом "пленения a la Speshneff.

Однако, – пишет Людмила Сараскина, – в декабре 1848 года он (Speshneff – Л.Д.С-Н)

захотел "допустить" до себя Достоевского.

И тут начинается наша русская "Фаустиана". Ибо подглавие к следующей главе книги "Достоевский" звучит так: "Свой Мефистофель" и "Фауст-порученец".

Интересно, что до того как они – "вода и пламень", "огонь и камень" – сошлись, Фёдор Михайлович о Спешневе "или ничего не говорил, или отделывался лаконическим: "Я его мало знаю,, да, по правде, и не желаю ближе с ним сходиться, так как этот барин через-чур силён и не чета Петрашевскому" – пишет Людмила Сараскина. – Однако, – продолжает она, – наблюдавший Фёдора Михайловича доктор Яновский, – видел неладное – если не по существу, то по внешности и поведению. "Фёдор Михайлович, – замечал доктор, – сделался каким-то скучным, более раздражённым, более обидчивым и готовым придираться к самым ничтожным мелочам и как-то особенно часто жалующимся на дурноты"… Какое-то время Достоевский отмалчивался, но однажды заговорил.

"Я инстинктивно верил, – пишет Яновский, –

что с Фёдором Михайловичем совершилось что-то особенное.

На беду мою я не знал, что он в последнее время сильно жаловался на безденежье, и когда я говорил ему, что я, кроме копилки, могу ему уделить ещё своих рублей пятнадцать-двадцать, то он замечал мне: "Не двадцать, или даже пятнадцать рублей мне нужны, а сотни: я должен портному, хозяйке, возвратить долг Mich-Mich (так он звал старшего брата), а всё это более четырёхсот рублей". Некоторые следы этих трат, – пишет Людмила Сараскина, – подтверждаются документально: по возвращению из Парголова Достоевский снял квартиру на углу Малой Морской и Вознесенского проспекта, на третьем этаже доходного дома;; в конце сентября заказал портному плащ "из лондонского сукна дымчатого цвета на шелку и на вате (75 руб.)". На покрытие долгов и взял Достоевский крупную сумму денег. "Получил он их – пишет доктор Яновский, – в одно воскресенье, отправившись от меня около 12-ти часов пополудни к Спешневу, а вечером у Майковых сообщил мне о том, как Спешнев деньги ему дал и взял с него честное слово никогда о них не заговаривать." …

В общем и автор книги о Достоевском Людмила Ивановна Сараскина тоже пытается изобразить Николая Анександровича Спешнева как некоего Змея Искусителя, которому интересно человека заманить, очаровать, опутать, соблазнить и, соблазнив и опутав, – бросить. То есть, он, как бы, не настоящий революционер-заговорщик, а некий дух, наслаждающийся охотой, совращением и властью –

абсолютной властью над слабыми человеческими душами.

Я с этим никак не могу согласиться. Да и Третье отделение, во главе с Орловым и Дубельтом совсем не соглашалось. Иначе почему бы в течении расследования по делу на первое место вместо Петрашевского всё более выходил Спешнев? Почему? А вот почему:

Петрашевский был всего лишь "пропагандистом". Ему важно было "распропагандировать" как можно большее количество разночинцев, офицеров, инженеров, аристократов… Он работал как бы на отдалённое будущее. В принципе это была некая масонская "просветительская" ложа, может и без мистических посвящений, но с целью постепенного переделывания    с о з н а н и я    людей, и постепенного же воспитания их в духе атеизма, антимонархизма и фурьеризма. Вот и вся цель. Но совсем иная цель была у Спешнева. Тут цель была совершенно конкретная:

– Вооружённое восстание

– Наверняка казнь Монарха

– Установление диктатуры одной сильной личности

– Установление коммуны (т.е. коммунистического строения общества)

– Уничтожение религии и Церкви

– Создание некоей "радикальной партии" или, лучше сказать, "тайной организации", которая всё это и осуществит.

Центр всей этой "Организации" находился где-то в Западной Европе. Возможно, в Швейцарии. Уже одно то, что Спешнев увлекался "изучением древних религий" о многом говорит. Ибо организация эта была – "мистическая", т.е. – в духовной основе своей – "сатанинская".

Правда, у Достоевского в "Бесах" Ставрогин всё же разочарован во всех этих "теориях", и начинает склоняться к "теории последней" – к теории самоуничтожения. Это опять же говорит о том, что он связан с дьяволом. И в самом романе "Бесы" Ставрогин это заблудившийся в своих преступлениях Фауст, а Верховенский – Змей Искуситель, Мефистофель. Но в жизни Достоевского до ареста и эшафота никакого Верховенского (Нечаева, – Л.Д.С-Н) ещё не было. Но зато Ставрогин (Спешнев) играл огромную роль. И этим (до эшафота) Фаустом был сам Достоевский, а Спешнев – Спешнев был, конечно, Змеем Искусителем, т.е. Мефистофелем . . .

+ + +