Итальянский ресторан-траттория "Манджонэ"

в Семёновском торгово-развлекательном Центре.

Возле гитары Джимми Хендрикса

05.VIII.2014

5-го августа 2014-го года.

Вторник. 19:41

"Фаустиана"

Глава - 70

 

Тут дальше, в последней книге Сергея Фомина "Воительница", посвящённой Виктории Ванюшкиной, перед текстом главы "Необыкновенный фашизм" идут два эпиграфа: философа Мартина Хайдеггера и воительницы Виктории Ванюшкиной. Два этих имени – Хайдеггера и Ванюшкиной, как бы объединяют две далеко удалённые друг от друга эпохи моей жизни. С именем Мученика (Мартина) Хайдеггера я впервые столкнулся в конце 60-х – начале 70-х годов ХХ века, а с именем Воительницы Виктории – в середине, кажется, 90-х и, наконец, сейчас, после её "преждевременной" кончины. Умирала она мучительно, от открывшегося язвенного кровотечения желудка, которое так и не удалось остановить… Что касается мученика Мартина, то он, кажется, умер в старости, в своей постели, и вполне благопристойно, как, впрочем, и полагается Немецкому философу…

Впрочем, в данной главе я хочу написать не о "преждевременных" или "своевременных" смертях героев и философов, а о том, насколько у Виктории Ванюшкиной и Мартина Хайдеггера было одинаковое мышление по вопросу истинности и неистинности суждений. Далее, из двух селующих эпиграфов Сергея Фомина вы поймёте, о чём идёт речь:

"Работы, которыми сегодня

торгуют в разнос, преподнося их

как философию национал-социализма,

не имеют ничего общего с внутренней

истиной и величием этого движения"

Мартин Хайдеггер

"Мы живём в мiре безответственной

путаницы идей и понятий,

в мiре ярлыков"

Виктория Ванюшкина.

Я бы сюда добавил ещё один эпиграф, из слов Иешуа Га Ноцри, сказанных им Понтию Пилату:

"Мне кажется, Игемон, что путаница эта

будет продолжаться очень долго …"

И это всё действительно так. И о "внутренней истине движения", и о "путанице", и о "мiре ярлыков". Особенно о последнем. Ибо когда Слава Дёмин пишет о войне русов с "совками" и "рашко-ватниками", всё это есть всего лишь навязывание неких зомбирующих сознание ярлыков, не имеющих никакого отношения к русской, да и не только русской реальности.

Да и сам барон Эвола, которого так прекрасно перевела Виктория, писал нечто подобное:

"В связи с этим следует подчеркнуть также необходимость расширения горизонтов, в более широком взгляде на наше прошлое… Необходимо решительно препятствовать всем попыткам навязать в качестве

единственно возможной альтернативы фашизм-антифашизм,

исчерпав тем самым возможность политической дискуссии. (А у нас это делают очень многие. В первую очередь Соловьёв, Шахназаов, Кургинян, а также Авигдор Эскин и ещё целый ряд "теле-авиагдоров" – Л.Д.С-Н). В результате подобной постановки вопроса, – продолжает Эвола, – стало, например, невозможным быть антидемократом без того, чтобы тебя автоматически не причислили к "фашистам" или коммунистам. Этот замкнутый круг – абсурден. Не секрет, что долголетней массированной обработкой общественного мнения, – пишет черный Барон, – фашизм сводится сегодня главным образом к теме уничтожения евреев. Этот фашизм "шести миллионов" (перед лицом фактов рушащийся буквально у нас на глазах), всё остальное и при этом существенное – развитие стран, жизнь разных народов, их устремления – выводят за скобки,

превращая реальность в миф, а миф – в реальность.

Это, между прочим, один из ярких примеров мифологизации истории,

подобный сказкам о "коммунистическом рае".

Тут, уже для нашего "Художественного Произведения" я взял бы ещё один эпиграф из слов уже самого автора "Воительницы" Сергея Фомина. Вот он:

"Писать обо всём этом сейчас вроде бы и не ко времени. Но, с другой стороны, когда это придётся "ко времени"? Да и вообще,

придёт ли это благовремение когда-нибудь?

Взгляните в окно, посмотрите, как гонят лошадей: времени не только на мысли, но даже на то, чтобы повернуть голову в сторону, не оставляют". Поэтому, – добавим мы, – люди и умирают так "неожиданно". Кто от пули, кто от яда, кто от сердечной недостаточности, кто от открытого кровотечения.

Ушли друзья, сквозь время-решето,

Им всем досталась Нета или Прана,

Естественною смертию – никто,

Все "противоестественно" и рано, –

Пел поэт, также ушедший от нас "противоестественной и ранней" смертию…

Впрочем, чтобы не рехнуться, давайте несколько отвлечёмся. "Чего стоит только вот этот пример, отмеченный в ЖЖ Виктории (30.1.2012), – пишет Сергей Фомин: "Пустыня растёт. Дурдом разрастается. Петербургские чиновники не приняли документы на перерегистрацию у местного отделения Общества Данте Алигьери,

требуя согласовать название с самим поэтом".

Булгаков, как говорится, – "отдыхает"!

"Предпочитая иметь дело с первоисточниками, а не с их интерпретациями через вторые, а иногда и третьи, руки, как это, увы, часто случается, – продолжает Сергей Владимирович, – Виктория упорно вгрызалась в заповедные пласты истории. Эти её занятия счастливо совпадали с её профессиональным интересом переводчика.

Одним из первых она заинтересовалась некоторыми понятиями из философских трудов Фридриха Вильгельма Ницше (1844 – 1900), традиционно считающегося отцом-основателем "новых правых" в сфере идеологии.

Одно из ключевых (применительно к предмету нашего разговора) понятий – это, несомненно, "сверхчеловек".

Однако, – продолжает Сергей Фомин, – вопреки общепринятому мнению, ввёл его не Ф.Ницше, а И.В.Гёте, ещё 1773-1775 гг. применительно к герою своего произведения Фаусту (в тексте т.н. "Прафауста" – раннем варианте известной трагедии)."

Тут я не удержусь, чтобы не написать некоего "комментария" на "комментарий" Сергея Фомина к тексту Виктории Ванюшкиной, "комментирующей" текст Фридриха Ницше, который, в свою очередь, скрытно (скрытно) "комментирует" текст И.В.Гёте, в свою очередь "комментирующего" текст германской народной

книги Шписа о Фаусте и черте – Мефистофеле…

Дело в том, что некоторым литераторам очень везло с выбором, что ли, своих героев.

Таков Гомер с "Ахиллом" и "Одиссеем", таков Сервантес с "Дон Кихотом", таков Шекспир с "Гамлетом", таков Достоевский с Раскольниковым, и таков, разумеется, Гёте с "Фаустом".

Я, одно время, где-то в середине 80-х, когда работал "Ночным Сторожем" в старинной дворянской усадьбе в Сокольниках, превращённой в школу бального танца, – там ещё такой фантастический зеркальный зал был, позже её (школу) сожгли, – так вот, когда я работал там "Ночным Сторожем" и по ночам переводил роман Драго Янчара "Северное сияние", я, уже путая день-ночь, осень-весну, и реальность-сновидения, как-то на уличном стенде в Богородском, напротив завода "Красный Богатырь" увидел интересный плакат. Там, на белом фоне, был изображён чёрный графический Фауст – он смотрел куда-то вниз, себе под ноги, а у ног его извивалась чёрная же короткая змея. Тогда шёл продолжительный дождь, и афиша эта, призывающая нас, кажется, в театр Пушкина, сильно промокла и оттого набухла. Но, несмотря на это, я медленно и осторожно отодрал её от стенда, вместе с многими слоями других афиш, на которые она была наклеена… И она до сих пор у меня хранится где-то в моем архиве. Дело в том, что, параллельно с переводом "Северного сияния", я по ночам читал тогда сначала "Доктора Фаустуса" Томаса Манна, потом сразу за ним – исследование литературоведа Дмитрия Жирмунского о "народной книге Шписа "Фауст", а потом саму эту "народную книгу",

которую лучше бы назвать "Доктор Фауст и черт",

хотя, кажется, она называлась что-то типа "занимательная история о учёном чернокнижнике Докторе Иоганне Фаусте". А так как героя произведения Драго Янчара тоже звали Йохан (т.е. Иоганн), то всё это перемешалось тогда у меня в голове, и когда я в белесом дожде увидел на стенде в Богородском промокшую афишу Фауста, где этот самый Иоганнес смотрел на змею у своих ног – меня почему-то это всё потрясло, и я начал медленно отрывать (отделять) афишу от стенда. К чему я это всё пишу? А к тому, чтобы показать, как сложен, зачастую, литературный процесс. Вот, смотрите: сначала простой немецкий бюргер –

– создает народную книгу Шписа.

– затем, её перерабатывает И.В Гёте: "Фауст"

– затем, "Бесы" Достоевского: Ставрогин и Верховенский – Фауст и Мефистофель.

– затем, Тамас Манн: "Доктор Фаустус"

– затем, Булгаков: "Мастер и Маргарита", ибо Мастер – это тоже некий Фауст

– затем, Драго Янчар: "Северное сияние", где герой романа Эрдман – тоже некий (один из) Фауст.

И я, автор этого "Художественного Произведения" – в некотором роде как бы русский Фауст, – в роли Ночного Сторожа в школе бального танца, в старинной помещичьей усадьбе в Сокольниках.

Ну, и, конечно, сам Фридрих Ницше, с его "сверхчеловеком"… Тут "круг", как говорится, "замыкается", и Сергей Фомин пишет:

"Однако гораздо более важным является другая "неточность" – искажение самого смысла этого термина у Ницше. Как правило, "сверхчеловек" служит комментарием к германской идеологии 1930-х. При этом извращается и духовный смысл понятия, толкуемого через библейское "будем как боги".

Разумеется, – продолжает Сергей Фомин, – В.Ванюшкина не могла пройти мимо этого слова, а, разобравшись сама, попыталась донести это и до других…"

Как она это донесла, я напишу уже в следующей главе, а пока только скажу, обращаясь к тебе, дорогой читатель, что эту мою главу не надо воспринимать как произведение литературное, а лучше воспринять её как набросок некоей Симфонии о Докторе Фаусте, который, работая Ночным Сторожем в еврейской школе бального танца, переводит Словенского писателя Драго Янчара и в моменты отдохновения читает старинную немецкую книгу о чернокнижнике Иоганнесе Фаусте и его друге Мефистофеле…

+ + +