17 ноября 2005 года

Я собираю пробки

Душу свою затыкать…

.

«– Я дипломатический курьер Адольф Рога!

– Дипломатический курьер, да ещё с рогами…»

ЗОЛОТАЯ ГОЛОВА

Ю.Н.Агещев: «Сейчас колоссальная популярность Сергея Есенина… благодаря фильму. В Церкви – наложено табу. Мы можем сделать ЗАЯВЛЕНИЕ. О. Кирилла попросить п о к а з а т е л ь н у ю п у б л и ч н у ю ПАНИХИДУ… … и о. Кирилл не откажет отслужить, это привлечёт очень большое внимание, призовём православных помянуть Сергея Есенина, убитого врагами России… «Мятущаяся душа…» – Значит надо переделывать это мировоззрение…»

Тростников, о безнравственном образе жизни [Есенина]: «Совершенно безнравств. человек. Он так проникся материальным учением большевиков, был циником, и это привело к пьянству и самоубийству. … И мы теперь, глядя на его жизнь, должны покаяться в ЦАРЕУБИЙСТВЕ….»

Е С Е Н И Н -4

Когда меняли памятник на могиле Есенина, то забетонировали могилу, вынули землю, я так понимаю, до гроба, и залили всё бетоном. Это всё генерал КГБ Табаков говорит полковнику МВД Михайлову: – Так, может, и его самого там нет?! Может, вынули?! – восклицает Михайлов. А почему бы и нет? Дело в том, что организация ЧеКа – есть организация не политическая, не идеологическая, но «мистическая», «колдовская». И живёт она по законам каббалистического колдовства. Забетонировать, «зацементировать» могилу Есенина, что бы никогда оттуда не поднялся его вольнолюбивый Русский Дух. Они серьёзно полагают, что бетон или цемент могут заградить дорогу духу: вот, что это всё означает. С другой же стороны, конечно, и то, чтобы никто и никогда не смог эксгумировать останки Есенина. Ибо эксгумация и через много лет со всей ясностью покажет, что поэт был убит. В.Н. Осипов говорил мне, что убивали Блюмкин и Леонтьев. Насчёт Леонтьева нужно ещё установить, а Блюмкин же – наверняка.

 

Именно Блюмкин и был каббалистом, чёрным магом и ритуальным жидовским палачом. Он вообще входил в «святая святых» чёрного колдовского ордена, вместе с Барченко, Збарским и ещё целым рядом лиц, которые ездили в Тибетские горы, в Шамбалу и Лхассу, и бальзамировали – оживляли Ленина, экспериментировали с человеческой кровью. Дзержинский был их покровителем. Каббалист, тамплиер и вампир Феликс Эдмундович Руфин-Дзержинский.

Он и говорит Есенину: – Смотрите, как бы вас не затянуло в политическую воронку, из которой вам уже не вырваться! – Нет, хорошо всё это поставлено. Лицо Дзержинского, постепенно растущий голос. Сам Дзержинский как бы всё растёт на глазах и эти глаза как бы наливаются кровью, вернее, их ободки становятся всё более кровавыми, а глаза горят изнутри каким-то жутким огнём… Да, – каково было поэту: с одной стороны Троцкий, а с другой – Дзержинский! И преследование постоянное неких теней, которые то появляются, то как бы растворяются, но избавиться от них нельзя никак. И притом, еврейские секретарши-любовницы, которые «спасают поэта» от преследования этих теней, запихивая его немедленно в «Ганнушкина», где ты уже не в тюрьме, а в небытии… Среди демонов и живых трупов.

Не дай мне бог сойти с ума.

Нет, легче посох в сума;

Нет, легче труд и глад.

Не то, чтоб разумом моим

Я дорожил; не то, чтоб с ним

Расстаться был не рад:

.

Когда б оставили меня

На воле, как бы резво я

Пустился в темный лес!

Я пел бы в пламенном бреду,

Я забывался бы в чаду

Нестройных, чудных грез.

.

И я б заслушивался волн,

И я глядел бы, счастья полн,

В пустые небеса;

И силен, волен был бы я,

Как вихорь, роющий поля,

Ломающий леса.

.

Да вот беда: сойди с ума,

И страшен будешь как чума,

Как раз тебя запрут,

Посадят на цепь дурака

И сквозь решетку как зверка

Дразнить тебя придут.

.

А ночью слышать буду я

Не голос яркий соловья,

Не шум глухой дубров -

А крик товарищей моих

Да брань смотрителей ночных,

Да визг, да звон оков.

. . .

А охотники-кровопийцы продолжают искать свою жертву. Вот и в «Ганнушкина» ночью приходят. Но Есенина там уже нет. Он уже бежал от них в Петербург и поселился в Англетере.

Странно, но мне всегда казалось, что «Чёрный человек» был написан в страшном, осеннем Санкт-Петербурге. Хотя Катаев в «Алмазном венце» пишет, что поэма была создана в Москве, и первым, кому Есенин читал её, был он, Катаев, и поэт Агеев. Впрочем, о Чёрном человеке много чего написано…

Какой поэтической силой надо обладать и что пережить, чтобы написать такое?…

Сколько версий, пытающихся определить, кто такой этот Чёрный человек, потом появится… И Троцкий, и Блюмкин, и Эрлих, и даже … Пушкин… Мол, эфиоп был, потому и чёрный. Хотя, впрочем, Чёрный был взят из «Моцарта и Сальери». Есенин прямо отправляет нас туда. Моцарт в корчме, за обедом прямо говорит Сальери, что к нему приходил незнакомец весь одетый в чёрное. Явился, и заказал мне «Реквием». И я весь обратился к работе. И вот «Реквием» закончен. Но Чёрного нет.

С тех пор не приходил

Мой Чёрный Человек….

И вот, Чёрный является к Есенину и ведёт с ним издевательскую беседу. Поэт лежит на постели. А тот склоняется над ним. И гнусавит «как над усопшим монах». И глаза его –

покрываются голубою блевотой

Словно хочет сказать мне,

Что я жулик и вор,

Так бесстыдно и нагло

Обокравший кого-то.

Нет, я тут не вижу сумасшедшего дома. Скорее, именно что-то вроде номера в Англетере. За окном Петроградская ночь. Сырая и промозглая. Фонарь. Мост, поблёскивает рябь канала. В комнате двое – поэт и гость. Гость водит пальцем по страницам книги и читает поэту все его страшные прегрешения, душу его живую открывает и терзает. Есенин долго ведёт с ним поединок. Наконец, не выдерживает:

Я взбешён, разъярён,

И летит моя трость

Прямо к морде его,

В переносицу!…

Видение отходит. И дальше – страшное окончание всего:

Ах ты ночь!

Что ж ты, ночь,

наковеркала?

Я в цилиндре стою.

Никого со мной нет.

Я один. И разбитое зеркало.

Я утверждаю со всей ответственностью, что такой силы последнего образа, да и вообще всего произведения, нет в мировой литературе. Это самая страшная, самая сильная «сцена из Фауста», которая была создана, включая сюда и всех великих: и Гёте, и Пушкина, и Гоголя, и Достоевского… Включая во всех смыслах, потому что все они здесь присутствуют, и даже если бы только эта «квинтессенция» Фауста и Моцарта присутствовала здесь – это уже был бы неповторимый шедевр. Но в том то и дело, что все они здесь как бы внутри, и что главное – здесь реальный разговор конкретного поэта с конкретным чёртом – с тем самым Чёрным человеком 20-х годов XX-го века, в России, времён ритуального еврейского террора. И всё это, как не странно, в фильме предано языком кино. Как это можно сделать, я не совсем понимаю. То есть – как можно передать внутренний мир поэта средствами кинематографа. Сейчас все ругают этот фильм: и евреи, и русские. И масоны, и Православные. А Россия, простая Россия, – смотрит не отрываясь от экрана, с восхищением и ужасом узнавая себя. Узнавая то, что лежало страшным грузом где-то в глубинах души, и вдруг открылось, и хлынуло потоком испепеляющей правды.

В январе, в той стране

Снег до дьявола чист,

И метели кружат свои

белые прялки,

Был тот человек

авантюрист,

Но самой высокой

и чистой марки…

А его взяли, и зверски умучили. И кровью его последнее стихотворение булавкой написали, и на том же листе, как подпись, нарисовали свиное рыло…

И вдруг плотину прорвало. В ноябре 2005-го года мы узнаём, кто были те свиньи, что ритуально заклали Сергея Есенина.

Близится время мести.

+ + +

Хотели Праздник подменить,

А он стал музыкой протеста,

Теперь уж вам не запретить

Приветствий солнечного жеста.

.

Мы руку выбросим вперёд,

Хоругви чёрные поднимем.

Тогда поймёте, что вас ждёт,

Когда мы рать за ратью двинем.

+ + +