Вижу труп, завернутый в ковер,
Поднимают в номер "Англетера",
Черный Блюмкин на меня в упор,
Наставляет дуло револьвера.
– Слушай, летописец, если ты
Тайну эту страшную раскроешь,
Наши ГПУшные кроты
В землю без досок тебя зароют.
– Слушай, слушай, я ведь не шучу,
В этом деле нам уж не до шуток,
Щас к трубе я тело прикручу,
Вид его на завтра будет жуток.
И Устинов с Эрлихом придет,
И врачи подпишут экспертизу,
И поэт наш сам себя убьет,
Пережив душевный жуткий кризис.
Мол, убил Есенин сам себя,
Мол, галлюцинировал Есенин,
Душу, мол, в безумии чертям
Заложил пронзительный наш гений.
Ну а ты, в видениях своих,
Ежели увидишь что другое,
То найдут и твой последний стих,
На листе с каракулями кровью.
Ну а если, что напишешь ты,
А тем паче, что опубликуешь,
Что ж, тогда заказывай цветы,
И попам плати за отходную.
Так что, летописец, лучше ты
Позабудь про страшные виденья… –
Так сказал, и сгустком черноты
В зеркало вошел зловещей тенью,
Так меня тогда предупредил,
Чтобы не писал я те картины,
Больше он пока не приходил,
На недолго, думаю, покинул…
Говорил и Моцарту сей гость,
Пару раз являлся темной ночью,
В черном весь, в руках цилиндр и трость,
Чтобы душу гения морочить
Видно, так судил Господь наш Бог,
С Черным из последних сил сражаться,
Так Есенин до конца не мог
С этим черным призраком расстаться.
Я сидел, забывшись, и писал
Эту Петербургскую поэму,
На диване рядом кот дремал,
Что он грезил, мы того не вемы…
Вдруг раздался в дверь мою звонок,
Здравствуйте, я фирму представляю,
В черном весь, сутул и не высок,
Смотрит и куда-то вбок кивает
Будто бы зовет меня – пойдем,
Погуляем в шуме листопада,
За одно тебе мы подберем
Меж дерев могильную ограду
Я молчу, а он смеется. Черт!
Я тебя не звал, зачем ты ходишь,
Что ты смотришь на меня в упор,
Что о Смерти речь опять заводишь?
Усмехнулся Черный и ушел,
Подмигнул и будто растворился,
А из сентября в мое окно
Листопадом Реквием полился…
